На своей земле - Сергей Воронин

И опять грянула гармонь.

Никандр сидел, подобрав левую ногу под лавку, а правую выставив, словно напоказ, — он отбивал ею такт музыки. Николай Субботкин крутил Полинку, встряхивал головой, закрывал глаза и пускал лихую дробь ногами так, что у него тряслись щеки. Лицо у Полинки было такое, как будто ее постигло ужасное несчастье. Конечно, никакого несчастья с ней не случилось, просто она считала, что такое выражение лица больше всего подходит к танцам.

Настя отчаянно вертела Груню. Вот уж кому, действительно, доставалось, так это Груне. Она задыхалась, ей было жарко, стены и окна мелькали перед ее глазами, как будто она кружилась на карусели.

Когда вошел Кузьма, Никандр, круто изогнув шею, выговаривал на гармони «молдаванеску». Половицы стонали, лампа на столе прыгала.

— Вот это веселье! — сказал Кузьма, подходя к Дуняше. — А вы почему не танцуете?

Дуняша вспыхнула. За последние два года она не помнила, чтобы с ней заговаривал парень. На посиделках ее старались не замечать, она привыкла к тому, что ее не приглашали на танцы, не провожали до дому, не стояли у ее калитки, не поджидали в лунную ночь у высокой березы. Она была некрасива и часто, придя с гулянья домой, плакала по ночам. До войны был у нее ухажёр, громадный, как дуб, молчаливый тракторист. Он бы, наверное, женился на ней, но его убили под Сталинградом. Она любила рассказывать про него девчатам, и подруги снисходительно верили ей. Взглянув на Кузьму, Дуняша негромко ответила:

— А с кем танцовать?

— А со мной?

— Давайте, — растерянно произнесла она, и они вошли в круг.

Никандр играл самозабвенно. В трудных переборах он вытягивал шею, жмурился, сгибался, как будто его корежило. Девчата чихали от пыли. Дуняша танцовала, опустив голову, чувствуя, что она танцует неуклюже, не так, как другие, и от этого боялась посмотреть в глаза Кузьме. А он, ничего не замечая, все быстрей кружил ее, вел за руку, притоптывал ногами, встряхивая головой.

Никандр сжал гармонь. Все, тяжело дыша, стали расходиться по лавкам. Кузьма проводил за руку Дуняшу.

— Благодарю вас, — улыбнулся он.

— Ой, что вы… — прошептала она и, сев на лавку, потеснилась, думая, что Кузьма сядет рядом, но он отошел к Никандру и стал о чем-то с ним говорить.

— Про тебя разговор, — смеясь, кивнула Полинка на Кузьму и Никандра.

Дуняша взглянула на нее.

— Подожди, я сейчас все узнаю. — Полинка прошла к дверям будто бы попить воды и, склонив голову, прислушалась к голосу Кузьмы.

— Значит, договорились? — сказал он.

— Порядок! — ответил Никандр.

— Только молчок.

Полинка чуть не захлебнулась. «Вот счастливая Дуняшка, тятя верно говорил, что она до женихов лютая».

Степанида не спала. Ждала сына.

— И где уж это ты загулял? — ласково, как маленького, спросила она, когда он вернулся. — Не иначе, у Никандра был?

— Был. Плясал.

— То-то я и думаю, наверно, у Никандра веселится. У него что ни вечер, то посиделки. Поди-ка, и девки Хромовы были?

— Были, — проходя к столу, ответил Кузьма.

— А Марии-то, поди-ка, не было?

— Не было.

— Она никуда ведь не ходит. Матка-то ейная сказывала, очень уж она скучает о своем Петре.

Ночью ветер разыгрался сильнее. Ветки боярышника жестко хлестали по стеклам. Степанида Максимовна вглядывалась с постели на залитое синим светом лицо сына и тревожно думала: «Кузынька без руки». И теперь, когда никто не мешал, она плакала, вспоминала, как Кузьма мальчишкой любил лазать по деревьям за грачиными гнездами.

Не спал в эту ночь и Степан Парамонович, думы у него были тяжелые, хмурые. «Передовой колхоз! Сказать-то легко, да с чего ему быть передовым-то. Посоветовал, называется. Колхозное дело сложное, тут надо все приготовить вовремя, посеять там или снять; смотришь, пока одно делал, другое упустил, а за это не гладят. Тут на новом месте особенно надо быть осторожным».

Степан Парамонович лежал с открытыми глазами, но не видал ни окна, ни качающейся на ветру сосны. Тоскливый вой ветра навевал на него беспокойство, и все, что было за окном, казалось глухим, диким. И где-то уже копошилась мысль: «А может, и не браться за хозяйство, пусть кто другой занимается — спокойнее будет».

Не спала в эту ночь и Дуняша. Крепко зажмурив глаза, она настойчиво пыталась вызвать в своём воображений облик Кузьмы.

— Уж как бы я любила тебя… — шептала Дуняша, стискивая подушку. — Уж так бы любила, как птичку какую.

Всю ночь не спала Дуняша и только на рассвете забылась коротким сном.

Когда она проснулась, мать топила печь, а отец ходил с клещами и вытаскивал из стен лишние гвозди.

— Если этак ветрище будет свирепствовать, того гляди, и весь дом начисто снесет, — ворчал он.

— А чего, тять? — потягиваясь под одеялом, спросила Дуняша.

— А того, что угол крыши оторвало.

Утро было серое, холодное, мухи липли на теплую стену печки, стекла отсырели; как будто и неуютно было в это утро, но Дуняше все казалось праздничным, веселым. Ей не терпелось поскорее выскочить на улицу и, словно невзначай, пройти мимо дома Петровых и хоть одним глазом посмотреть на Кузьму. Она быстро оделась, заплела толстую косу и вышла на улицу. На земле лежали морщинистые лужи, взъерошенные куры перебегали через дорогу. У школы Дуняша повстречалась с Павлом Клиновым.

— Батька дома?

— Дома.

— А ты куда?

— А вам чего? — она попыталась обойти Павла.

— Мне-то, — он приблизился к ней и ущипнул за руку. — Эка, крепкая, как орех!

— А ну вас! — ударила его по руке Дуняша. — Вот скажу Марфе…

— Ну-ну, ты того… шучу! — и, по привычке раздув ноздри, важно пошел дальше.

Дуняша медленно приближалась к дому Петровых.

«А ну, если он выйдет? Ой, да я сгорю…» Она уже поравнялась с окнами, оставалось только посмотреть, но это как раз и было самое трудное, — никак не хватало смелости поднять голову, и она прошла мимо. «Куда же это я иду? А ну, если спросят: куда ж это я иду?» Впереди уже виднелся дом Хромовых, надо бы повернуть, но Дуняшу заметила Полинка, и теперь неудобно было поворачивать обратно.

Полинка развешивала белье, ей мешал ветер, он вырывал из ее рук простыни, рубашки, с размаху хлестал ими по лицу.

Чего ты гуляешь? — крикнула она со двора.

Вот это как раз и было то, на что не могла ответить Дуняша. Полинка ждала, что скажет Дуняша, но ветер сорвал с веревки мокрую простыню и накрыл ей голову. Дуняша торопливо пошла обратно. «Вот посмотрю, и все. Чего мне бояться? — подбадривала она себя. — Ничего тут такого нет. Посмотрю, и все». Наконец она решилась взглянуть на окна, но ничего не увидала. Окна были темные.

Начал накрапывать дождь, все стало серым, блеклым, мимо Дуняши пробежал, хлеща землю свистящим прутом, старший сын Лапушкиной, Витька.

— Чего стоишь? — крикнул он.

«И верно, чего я стою?» — подумала Дуняша и решительно направилась в дом Кузьмы. Оскребла подошвы сапог о приступку, дрожащей рукой нащупала в слепых сенях дверь и, открыв, сразу же сказала:

— Степанида Максимовна, дайте спички, у нас дома все вышли, — а сама жадно окинула взглядом кухню, увидала Степаниду, сидевшую за столом с иголкой в руке, заглянула в горницу.

Степанида сняла с печки коробок спичек.

— Если б знать, наказала б Кузыньке купить…

— Он ушел? — порывисто спросила Дуняша и почувствовала, как у нее опустело в груди.

— Чуть свет еще. В район, — внимательно вглядываясь в растерянное лицо девушки, ответила Степанида Максимовна. — А чего тебе он?

— Мне… ничего, — тихо сказала Дуняша и так сжала коробок, что он захрустел.

Кузьма пропадал два дня. Вернулся он поздно вечером, шумный, радостный и голодный. Степанида Максимовна не успевала подливать ему в миску густой картофельный суп.

— Хотели в райкоме на работе оставить, — отказался, — раздирая тугое мясо, говорил Кузьма.

— А что, может, и неплохо бы там было?

— Конечно, неплохо, работа чистая, да вот не хочу! У меня сейчас другие планы.

На другое утро Полинка видела Кузьму, шагавшего рядом с Никандром. В руках они несли длинные тонкие палки с воткнутой в концы проволокой.

«Рыбу пошли колоть», — решила она и крикнула отцу, искавшему в старом перегное червей. — Тятя! Гляди-ко, ребята пошли щук колоть.

Поликарп Евстигнеевич протрусил к изгороди и, вытянув шею, посмотрел на улицу. Немного спустя до Полинки донесся тонкий икающий смех.

— Уж, право, не знаю, что и сказать, — смеялся Хромов. — Экие чудаки, да разве иглой щуку уколешь? Смех, просто смех.

Вернулись они под вечер, пустые, без палок. Полинка выскочила на дорогу и, прикрывая кулаком рот, давясь от смеха, спросила: