Человек, лишённый малой родины - Виктор Неволин

В середине восьмидесятых годов перед началом заполнения Саяно-Шушенского водохранилища я с группой геологов из Минусинской экспедиции, Тувы и Хакасии собрался всё-таки посмотреть, где же меня когда-то везли в ссылку и что же всё-таки представлял собой Енисейский Большой порог.

Картина была неописуема! До чего красивы эти места от Саяно-Шушенской ГЭС вдоль Енисея вплоть до устья реки Ус! Не зря же старообрядцы столько лет добирались до этой жемчужины природы, как до земли обетованной. Енисей здесь течёт в узком каньоне почти прямолинейно. Вода кристально прозрачна, чиста. Справа и слева в Енисей впадают небольшие горные речушки, как правило, все рыбные. Доступ людей в эти места был ограничен в связи со строительством ГЭС.

Но вот мы приблизились к Большому порогу. У меня сердце бьётся чаще. Неужели, думаю, этот речной гигантский порог существует на самом деле таким, каким он мне запомнился с детства? На самом ли деле он такой большой и могучий в сегодняшнем моём понимании?

Уже за десяток вёрст до порога стал слышен шум воды. Русло Енисея становится уже, скорость течения возрастает. По данным речников, она достигает 40 километров в час.

В Казачинском пороге скорость Енисея – 18 километров в час. В русле появляются отдельные каменные глыбы. Берега скальные. Но мы ещё далеки от порога и идём вверх на двух лодках, надев спасательные жилеты.

Наконец подошли к главному сливу реки. Здесь и главный уступ речного ложа. Высокая волна. Всё кипит, бурлит и шумит. Не слышно человеческого голоса. А после узкого основного слива из-под воды торчит островерхая здоровенная каменная глыба – главное препятствие для движения судов по Енисею. Она не поддавалась никаким взрывам, а если кто попадал на неё, непременно тонул. Выше виднелись ещё несколько торчащих из воды скал.

Мы, конечно, не собирались преодолевать на своих лодчонках порог. Высадились на правом берегу ниже и пошли вверх между камней, пока не вышли на ту самую поляну, где в мае 1931 года ссыльный «кулацкий караван» справлял молебен перед тем, как отчалить на сплав к порогу.

Часовня на скале над Енисейским Большим порогом

На прибрежной скале была построена часовня из досок в память о погибших в пучинах енисейских вод. Мой коллега Юрий Викторович Шумилов, начальник Минусинской геологической экспедиции, захотел подняться по порогу на лодке, но я ему отказал. К чему эта бравада, неоправданный риск?

Все сидящие на скале геологи любовались пейзажем, а мои мысли были обращены к далёкому 1931 году. Я так и не сказал своим спутникам, что когда-то по воле судьбы проплывал этот ревущий порог на плоту. А сегодня мне просто жалко, что такое экзотическое чудо природы гидростроители спустили под воду Саяно-Шушенского водохранилища.

Советская власть всегда стремилась перестроить не только общество, но и всё вокруг. К большому сожалению, очень часто вместо пользы у них получалось наоборот. Нельзя ничего сделать красивее и лучше того, что сделала природа, как и нельзя построить хорошую жизнь, не зная истории, корней своих предков.

«Всюду жизнь!»

После Енисейского Большого порога люди, которые уцелели и не погибли во время страшного сплава, казалось, успокоились и смирились со своей судьбой. Все вели себя безропотно, спокойно, отдавшись воле Божьей, и молились не переставая днём и ночью. Могучий Енисей, вырвавшись из саянских скал, взял после порога стремительный разбег, нёс плоты быстро. Грести не было нужды, и через несколько дней мы причалили к левому берегу Енисея недалеко от устья реки Абакан. Здесь выгрузились на берег в ожидании новой команды. Куда нас везут, не знал никто. Маршрут следования по-прежнему держался в глубочайшей тайне.

Каким-то образом о прибытии каравана узнали наши родственники в Минусинске – Николай Ильич и Евдокия Васильевна Ермишины. Они переплыли Енисей на лодке и полдня провели с нами. Привезли немного продуктов, погоревали со всеми вместе, поплакали и вечером опять уплыли к себе домой.

Мы же несколько дней ждали на берегу прибытия вагонов для нашего дальнейшего следования. Наконец подошли подводы – на каждую семью по одной. Взрослые и старшие дети шли пешком, а на подводе располагались только вещи, маленькие дети и хозяин лошади.

Через весь Абакан нас повезли на вокзал. Самого города тогда ещё не существовало. Был обычный посёлок, грязный и пыльный. На вокзале стоял состав из телячьих вагонов. Их в основном использовали для перевозки скота, а теперь погрузили нас. Никто не чистил вагоны от оставшегося навоза. На скорую руку это пришлось делать самим ссыльным. Кое-как навели порядок. Устроили в вагонах двухъярусные нары. Затащили внутрь обрубленные железные бочки для параш.

Вагоны забили людьми, как говорится, под завязку – дышать нечем (на дворе был уже знойный июнь). Теперь нас везли на север. Открывать вагоны на станциях запрещалось, да и поезд останавливался не на вокзалах, а на железнодорожных путях на подъездах к ним. Единственный доступ воздуха был через маленькие окошечки-отдушины. Туда попеременно пробивались детские личики, чтобы глянуть, где едем. А пока смотреть было не на что. Однообразный пейзаж – степь да степь кругом. Таёжникам такие картины казались непривычными и странными.

Всегда, когда я вижу известную картину художника Николая Ярошенко «Всюду жизнь!» (1888), мне вспоминается наша поездка в телячьих вагонах. На дореволюционной картине изображён товарный вагон на железнодорожной станции. Через зарешеченное окно люди смотрят на перрон, где гуляют голуби, а я вновь вижу наш арестантский вагон с той лишь разницей, что во времена Ярошенко заключённые могли свободно смотреть на мир через широкое окно (пусть даже и сквозь решётку) и дышать свежим воздухом. У нас не было и этого удовольствия.

В царское время всех заключённых, даже каторжников и убийц, обязательно кормили «на этапе» из казны. Мы же и этого были лишены. Нас везли на какое-то «политическое исправление», а питаться мы должны были за свой счёт. Никакая другая власть, кроме большевиков, не придумала ничего подобного.

Теперь, и уже надолго, нашим начальством стал комендант в форме сотрудника ОГПУ. В народе существовала своя расшифровка этой зловещей организации: «О, господи, помоги убежать!», а если читать в обратную сторону, то «Убежишь – поймают, голову оторвут». Коменданту было придано несколько сотрудников в форме рядовых ОГПУ. Мы их называли стрелками. Все они были при оружии и очень этим гордились. Любая отлучка за пределы лагеря или вагона – только с разрешения коменданта. А для оперативного управления ссыльными назначался староста. Он подчинялся непосредственно коменданту и организовывал хозяйственные и общественные работы, а в дальнейшем составлял списки на выдачу пайка. Комендант мог любого арестовать, избить, посадить в каталажку.