За Храмовой стеной. Книга Памяти (сборник) - Анатолий Апостолов

Теперь до Томска плыть на ледоколе,

Теперь ему крушить метровый лед.

Душа опять кручинится о воле,

И о любви паромщица поет.

Ее сестру весною зэки съели,

Зимой придет паромщицы черед…

Густой туман спускается на ели,

Во тьму уходит тридцать третий год.

Простор Оби таинственен и гулок,

О пристань трутся льдины шелестя.

Нарым давно не место для прогулок,

Голодный край, болотные места.

Дитя войны с улыбкою недетской,

Чей взгляд всегда смущал седых волков,

Антропофаг селекции советской,

Я стал охоч до жареных голов.

Душа чужда пристрастия и гнева,

В больном мозгу события храня,

Я помню ту зарезанную деву

На суп мясной к Седьмому Ноября.

Она дана была нам как награда,

Как самый веский стимул и мотив…

Давно в земле четвертая бригада –

Мой подневольный, дружный коллектив.

Но всякий раз, когда я обмываю

Свой трудовой, сверхплановый успех,

То череп тот обугленный ласкаю,

Как папуас кокосовый орех.

Я – людоед. И я не жажду славы.

Но пусть страшит ужасная судьба

Того, кто строил сильную державу –

Советского имперского раба.

В краю людей в неволе умирая,

Съедая друга в честной тишине,

Я расскажу, нигде не привирая,

Всю правду о поруганной стране.

О той тюрьме с цветами на фасаде,

Где водку пьют из черепа отца,

Где все убийцы, ждущие награды,

Смеясь, порочат замысел Творца.

Я расскажу о рукотворном аде,

О пустыре «зияющих высот»,

Где разделил судьбу моей бригады

Смиренный мой, доверчивый народ…

……………………………………………….

Уходит день, безвольно догорая,

Листком сухим ложится на блокнот…

И слышит мир от края и до края,

Как о любви паромщица поет.

Рабы иллюзий

Без боя сдана неприступная крепость,

Позором умылась большая страна,

И жизнь людей превратилась в нелепость –

Как ночь без рассвета, лоханка без дна.

Гигантский завод разворован до втулки,

Ограблен последний сиротский приют,

Но глупые люди в глухом переулке

С надеждой на светлое завтра живут.

2012-09-02

Я рад за всех!

Я рад, что мною недовольны все,

Я рад, что всеми я доволен –

Свободный позитрон в бездушной пустоте –

Друзей по духу выбирать я волен…

Я рад, что все «умеют жить»,

Я рад, что жить так не умею,

Как в Лондоне живет безумный Жид,

Не пожелавший стать у нас евреем.

Я рад за всех «блаженных» и скотов,

За «бахарей на час», за интриганов ловких,

Я даже пострадать за них готов,

Когда они обвиснут на веревках…

Акростих

Хо очу заверить: все будет…. Хо…

Ро ссия рыкнет еще нам…. Ро …

шо к станет всем нам последним шо …

Ii. Евангелие от Макара

Светлой памяти автора книги «НО…» Макара Бим-Бада посвящается…

Я в плен попал пожизненно, навечно,

Душа бессмертна – что тут говорить…

Никто из наших предков так беспечно

Нас не учил, как праведно нам жить.

Мне так хотелось вырваться из плена,

Меня стерег философ Козлоног,

Который был не склонен к переменам,

А к узникам особенно был строг.

Он добрым был, я не в обиде

За пытки те, которые терпел

Я от него, скорбя и ненавидя

И проклиная горестный удел –

Служить тому, кому я не хотел…

Я бунтовал, себе я резал вены,

Я голодал, однажды выпил яд…

Но яд не брал, я грыз зубами стены,

Мне так хотелось вырваться из плена,

А страж твердил: «Свобода – это ад».

Ступни мои он жарил на жаровне,

На тело лил соленый кипяток –

Он все умел и, безусловно,

Он был во всем находчивый знаток,

Универсал, заплечных дел маэстро,

Дай Бог ему за гробом много сил –

Как чародей из древнего предместья

Он кровь мою в ретортах кипятил…

Я помогал ему снимать с бульона пену –

Мне так хотелось вырваться из плена,

Я до него, по сути, и не жил,

А выживал в краю постылом

И за идеи рвал напрасно жилы,

И делал то, что делать не хотел –

Удел манкуртов и рабов удел…

Прошло сто лет, я подмастерьем стал,

Я научился кровь перегонять в металл,

В плену стал ощущать свое предназначенье,

А быть рабом мне стало наслажденьем.

И час настал – узилище открыто,

И отодвинув с пищею корыто,

Мне Козлоног торжественно сказал:

– Ты углем стал со свойством антрацита

И плавить будешь камень и металл,

Отныне ты резец из победита,

Отныне ты – магический кристалл.

– Мой господин, спасибо за науку,

За уникальный сопро-био-мат,

Теперь могу я, без особой муки,

Таких как ты, в Освенциме сжигать.

Я углем стал, лишенным всяких сил –

Вот почему меня ты отпустил…

Во мгле дерев задумалась река

И было грустно, может быть, чуть-чуть,

Звезда мигала где-то свысока,

Определяя новой жизни путь.

Я понимал, что никого не встречу,

И незамечен будет мой уход,

Я утро взял и… заменил на вечер,

Земным часам я дал обратный ход.

Дождь моросил на старую пилотку,

Смывал с души иллюзии и быль.

Я взял весло, столкнул на воду лодку

И в темноту уверенно поплыл…

Чашка кофе

Разжались пальцы, чашка с кофе упала вниз,

На дно небес, задела за карниз

Жилой высотки, задела самолет…

Ну и вираж, как нашей юности полет…

Как в западном, мистическом кино:

Огромный самолет плашмя упал на казино –

Как все забавно и смешно,

И никого не жалко мне давным-давно.

Жаль чашку из деревни Протвино,

– Чего хотите, сэр?

– Погибнуть в катастрофе.

– Еще чего?

– Вернуться в послезавтра.

– Извольте, сэр. А что подать на послезавтрак:

Овсянку на воде и черный кофе?

Все будет сделано на первом вздохе.

Смотрите сэр, как завтра хорошо, что за погода –

Балует вас британская природа!

А вот Гайд-парк, подстрижены лужайки,

Народа тьма, среди толпы, поди, узнай-ка,

Ровесников своих, но Вы, милорд, сидите,

Они вас знают. Вон, смотрите,

К Вам по дорожке от больших ворот

Бежит подросток, Ваш ровесник,

Он Вам купил журнал «Британский вестник»,

Свежайший номер за позапрошлый год.

– Привет, милорд!

– Привет, тиджей, привет!

Скажи мой ангел, сколько тебе лет?

– Вчера исполнилось двенадцать…

– А мне давным-давно исполнится

сто двадцать,

Я буду юн и сед, и я давно влюблен

В двух англичанок, юных бонн.

Я – лорд-колясочник, напудрен и накрашен…

– Скажите, сэр, Вы родом не из «рашен»?

– Увы, оттуда я. Там быт угрюм и страшен,

Там у людей звериный взгляд,

Они друг друга поедом едят…

Живут там осквернители могил,

Там одаренным людям свет не мил…

Мелькнула мысль: «Напиться вдрызг,

На шее затянуть гитарную струну…».

Ослабли пальцы, чашка кофе вниз

Упала в лужу, о Луну разбилась,

И вся Ходынка-Сити осветилась

Салютом желтых брызг…

Москва. Ходынка-Сити. Бар –

Приют для однополых пар

И тех, кто СПИДом болен…

Здесь бармен мною недоволен:

– Чего торчишь? Чего хотел?

Ты кофе черным надоел!

А может виски? Есть «Бурбон»…

Под горлом боль – я вышел вон,

На урну сел – мне негде быть,

Нет ничего страшней, чем жить.

Вдруг голос свыше: «Слушай, брат:

На вариации история щедра –

Любой поступок можно оправдать –

Ведь если твой мирок взорвать,

То где-то чуть добавится добра…»

Огонь

В огне всегда всему итог сокрыт:

Наступит час – оплавится гранит.

В большой идее – будущая драма:

Наступит час и возгорится пламя

Из-за пучка чуть тлеющей соломки –

Бумажный лист горит по кромке…

Сгорает все. Огонь неумолим,

С живой природой он не совместим,

Непредсказуем, страшен и капризен,

Но он, увы, такой же, как и жизнь,

Она всегда – губительный пожар,

В ней жар любви и ненависти жар,

Сгоревшие закаты и восходы,

И вулканические огненные воды,

И жаркий пепел, и горячий смог,

И стопроцентный старости ожог…

Невдалеке горит бензоколонка,

А рядом с ней в огне ракетный склад:

Через минуту искры полетят

К далекому созвездию Плеяд.

А может дальше – в те края,

Где было… укрощение Огня,

Где жизнь еще возникнет…

Без меня…

Младенцев жалко…

Какая боль

И здесь и там…

В ушах прибой

Ревет тревожно,

На сердце шрам —

Жить невозможно…

Вот Храм забытый,

В нем Глюк играет.

А для кого,

Он сам не знает.

Реальность – Мокошь,

Убогий шарж,

В ней гимном служит

Бесовский марш.

Жизель танцует

С маркизом Садом,

Как стриптизерша

Крутит задом,

К себе маня.

Чужие песни…

Тоска – моя.

Учитель жизни

Двуликий Янус

Уйдет в банкиры,

А я останусь

В доме скорби

Читать в постели

«Записки Горби».

Врачи, медбраты,

Какая боль…

Жизнь – это рана,

Не сыпьте соль.

«Денег много,