За Храмовой стеной. Книга Памяти (сборник) - Анатолий Апостолов

Взвесь мое сердце, угрюмый Анубис,

Усталое сердце, вместилище

страстного чувства,

Сердце, творившее мыслью и Словом.

Мучилось долго оно, всходило,

росло, созревало,

Как дозревает зерно в дни

виноградной лозы,

В дни наполнения Нила,

в час просветления духа…

Взвесь мое сердце больное, Анубис,

И пусть чаровница Исида излечит

от скорби его.

Я ей назову свое тайное имя,

когда после жатвы

Осирис на барке плывет по звездному

Нилу

К вратам преисподней со свитой своей

В час закатный…

Взвесь мое сердце, колдунья Геката,

Иду я на пиршество мертвых,

Где стол изобильный – алтарь,

а занавес – скатерть,

Где повар искусный – кудесник и жрец,

А тризна – мистерия жизни

на перекрестках дорог…

Взвесь мое сердце, святой Инквизитор!

Знаю, найдешь его слабым и грешным.

Но я не в костеле и не в коморке

менялы –

Давай без торговли, без индульгенций,

Без раскаленных щипцов и без дыбы –

Будь человечным как подобает святому.

Не рая прошу я, а света, свободы полета

и воли.

Хочу быть стабильной частицей,

мюонной нейтрино,

Летящей беспечно в Мгновенную

Вечность.

Пусть будет, как было, святой Инквизитор.

Пусть древнее будет вино на ужине

тайном твоем,

А жертвою станет ранимое сердце мое…

Памяти историка Эгидиюса баниониса

«История не терпит оптимизма» –

Сказал царю однажды Карамзин.

«Всему виной идеи солипсизма

И демиург – властительный кретин,

Всему виной природа человека» –

Нам говорил на лекциях Зимин

И Александр Зиновьев на исходе века

Нам эту мысль еще раз повторил.

Конец всему, когда мельчают люди,

У нищих духом в жизни все не так!

Угас в потомках голяди и жмуди

Инвентор мысли, Зодчий и Мастак.

Я помню, Эгис, то шальное лето,

Музей науки, рядом старый сквер…

Тогда Малдонис, ромом перегретый,

Ругал, как мог, прогнивший СССР.

Но ты сказал: «Увы, ушла Эпоха,

Мы скажем ей: спасибо и прощай

Без громких слов и лицемерных вздохов.

Она в себя вместила ад и рай –

Нам от нее отвлечься бы неплохо…

Давай со мной поедем… в Зарасай!

Там есть одна пивная неплохая,

Там пиво пьют на старых жерновах,

Там мирно спит История живая…

Там хорошо…

И там неведом страх…

Когда еще представится…

не знаю…

Чего таить…

Я умираю…

Пока не поздно – едем

в Зарасай!»

Дело акмеиста

Грустное дело.

Печальное дело…

Громкое имя и злая судьба:

Лучше не будет,

не будет, как было,

А будет беспамятство,

бред и могила…

Пропащее дело. Труба…

И вещие сны как густые туманы

Навязчивой лжи

и большого Обмана,

И тени героев,

и тени былинок

Ложатся угрюмо на мерзлый суглинок…

Как тесно живется,

как мыслится глухо

В жилищах неволи,

где люди так грубы…

Отсохло от голода левое ухо,

И в глотку втянулись

бескровные губы,

Грустное дело.

Печальное дело.

Был человек, а в итоге – Никто.

И наглое Лихо

по праву одело

На голое тело чужое пальто.

Обычное дело.

Остывшее тело.

Никто похоронен в исподнем белье.

Четыре доски

из бракованной ели,

Картонная бирка на левой ноге…

Светлые мысли.

Свинцовые вежды.

Уже наготове кирка и носилки.

Легкий полет

над убогой коптилкой…

Разбросаны письма от Нади-Надежды,

Клочки переводов и телеграмм…

Так умер в неволе

Поэт Мандельштам.

Знак вопроса

Кто воспоет блаженство паразитов

Из новых финансистов и бандитов,

Кто очернит трудягу муравья?

Найдется ли такой из трансвеститов,

Кому не люба русская земля,

Кому чужды законы жития

И чья душа обычаю не рада?

О, как мы отвратительно смешны,

Какие все же мы дегенераты.

Не нами ли давно осквернены

Озера Жизни доблестных приматов?

Мы жили для статистики, болваны,

Носители безвидной пустоты,

Достойные кладбищенской нирваны,

Заклепки, шестеренки и болты

Идущего ко дну Левиафана.

В абсурд и бред уходят прозелиты,

Никто не ищет истин неубитых,

Никто себе не задает вопрос:

Когда сожгут великого бандита,

Когда отцом захочет быть Персей,

Когда рожать захочет Афродита

На белый свет породистых детей?

Уже ячмень лишайником порос,

Гермафродит в Сбербанке взял кредиты,

В полях белеет плесень вместо проса,

И в точку превратился знак вопроса.

Никто не ищет истин неубитых…

III. Философия Вечности

Если не я, то кто же? Кто скажет о них, совсем недавно ушедших от нас в Вечность, этих замечательных людях? Скромны были их похороны, и скупыми были прощальные слова тех, кто провожал их в последний путь по Черной дороге.

О чем говорили оставшиеся в живых люди на краю свежевырытых могил? В основном, о лучших сторонах души усопших, о житейских невзгодах на их тернистом, жизненном пути и стойко пережитых ими страданиях – о чем угодно, но только не о их творческих поисках и достижениях.

Прошло почти три года, как их нет с нами. Река Времени продолжает намывать на нашу память мутный ил суетной повседневности с ее заботами, ожиданиями, страхами и надеждами.

Бледнеют и теряют черты лица усопших, детей жертв геноцида, жертв большевистской системы насилия. Лежат в чуланах их книги, выбрасываются на помойку их рукописи и дневники, любимые книги, дорогие сердцу предметы трудного и славного прошлого.

Как быстро мы забываем имена своих вчерашних кумиров, героев, моральных и нравственных авторитетов. Уже почти не слышатся в эфире слова «Никто не забыт, ничто не забыто». Только в памятные дни звучат дежурные слова в честь доблестных предков, но с каждым годом скудеет число тех, кто может добавить к словам официозной благодарности крупицу искренней признательности.

Никто уже не проводит в Российском Университете дружбы народов «Мамонтовские» и «Никитинские чтения», ученикам некогда ворошить благородную и благодарную память о своих Учителях. Иногда смерть учеников опережает уход в мир иной их учителей. И все чаще и чаще начинает мельтешить в мозгу подленькая мысль: а жили ли эти люди вообще? Может быть, эта очередная урна с пеплом мне снится?

Все реже вспоминают ушедших в Вечность, все реже приходят на их могилы…

Неужели все напрасно? Неужели напрасной была их жизнь, их труды, помыслы и чаяния? Неужели напрасной была жизнь трех поколений миллионов советских граждан?

Кто вспомнит неустанную работу страдавших душ усопших, плоды их ума и сердца, их мировоззрение, изложенное когда-то ими в своих книгах и рукописях? Что должно случиться в жизни нашего общества, какая должна быть оказия, чтобы кто-то смог воспользоваться ею, заодно вспомнить добрым словом дела и помыслы ушедших от нас?

Может быть, я? Благо, что такая оказия представилась. Здесь. За Храмовой стеной…

1. Бим-Бад Макар Михайлович (1945-2010): вечное Колесо

Его единственный сборник рассказов и эссе «НО..» (М. Изд-во УРАО, 2003) изобилует множеством философских озарений-переживаний, идей и гипотез, и рассчитан он на читателей, интересующихся высшей социологией и высшей философией, у кого давно проявилась эта непонятная тяга к бескомпромиссному познанию.

Автор этой необычной, странной книги был скромным человеком и в последние годы вел уединенный образ жизни. Себя он называл полушутливо «Свидетелем МАКАРОМ», а в выходных данных своей книги вместо полной фамилии автора указал только свое имя: «МАКАР».

Меня всегда восхищали люди, чьи души и умы ярко проявляются в своем неустанном поиске Истины, в своей неизменной пытливости, в стремлении видеть и понимать мир на грани понимания и под особым онтологическим углом зрения.

В Макаре Михайловиче меня всегда поражали интеллектуальная честность и мужество его интеллекта, его способность мыслить, как в понятиях, так и в образах.

Именно такие люди, как Макар были и остаются продолжателями дела тех мыслителей, кто еще триста лет назад мечтал примирить религиозное мировоззрение с научным. Кто пытался ввести в состав науки житейские, донаучные (эмпирические и эзотерические) знания в целях более полного философского и мировоззренческого истолкования данных науки и абсолютных религиозных истин.

Известно, что для многих мыслителей прошлого источником познания являлся чувственный и религиозный опыт, и просеивающий этот опыт через сито рассудка интеллект. История религии и науки сохранила нам имена многих религиозных деятелей, которые внесли огромный вклад в развитие духовной культуры и социально-экономического прогресса. История познания мира человеком гласит: союз науки и религии заключен в самом человеке.

В последние семь лет «Свидетеля Макара» не переставали мучить «вечные вопросы», одним из которых являлось трагическое противоречие между состоянием духа и состоянием биологической юности, эта вечная трагедия молодого человека – «животного полного грез» (Н. Заболоцкий).