Авантюрист - Сергей Шведов

— А почему бы вам не выступить в роли посредника? Тем более что вы, по моим сведениям, являетесь его доверенным лицом в самых щекотливых делах.

— А дело предстоит щекотливое?

— Более чем. И смертельно опасное. Зато в случае удачи можно сорвать очень большой куш.

— Роман Владимирович человек не бедный, и вряд ли он станет рисковать репутацией, даже если речь идет о миллионах долларов.

— А кто вам сказал, молодой человек, что речь идет о миллионах — речь идет о миллиардах. А впрочем, сокровища царя Мидаса никакими деньгами не измеришь, они бесценны.

— Послушайте, господин Красильников, я человек трезвомыслящий, и, когда у меня перед носом начинают жонглировать миллиардами, у меня появляется подозрение, что передо мной мошенник очень невысокого пошиба, способный обмануть только легковерных людей.

— Вы очень молоды, господин Строганов, — вздохнул мой собеседник. — Я на вас даже не обижаюсь. От вас требуется всего ничего, Феликс Васильевич: передать господину Чуеву привет от царя Мидаса и от скромного коллекционера Красильникова. Думаю, что у него хватит ума не отвергать мое скромное предложение.

Человек, назвавшийся Красильниковым, покидал мою машину не торопясь, и столь же не торопясь, щегольски поигрывая тонкой тросточкой, он направился к поджидающему его белому «мерседесу». Тому самому, похоже, из которого в меня вчера стреляли.

Царь Мидас! Скажите пожалуйста. Он бы мне еще о золоте партии рассказал. Феликс Строганов не из тех людей, которые гоняются за миражами. Я не отрицаю, что золото было, но оно уже давно прилипло к потным рукам функционеров и превратилось в счета в респектабельных банках. С другой стороны, мне надо было отрабатывать полученный от Чуева-старшего аванс в тридцать тысяч долларов. Как ни крути, а эта немалая сумма указывала на то, что Роман Владимирович кровно заинтересован в том, чтобы выйти на след человека, которого Красильников почему-то называет царем Мидасом. Я имею в виду Веневитинова, впрочем, он мог оказаться вовсе не Веневитиновым.

Я направил стопы к этому дому просто для того, чтобы лично убедиться в правоте Красильникова. Девятиэтажный дом, к слову, был построен совсем недавно и в весьма удобном и престижном месте, чуть ли не в центре города. Я это к тому, что здешние квартиры обошлись их владельцам в очень приличные суммы. Веневитинов, по создавшемуся у меня впечатлению, не испытывал недостатка в средствах. Правда, я ничего не знал об источниках его доходов.

А спросить было не у кого. Несмотря на то что Веневитинов был широко известен в узких кругах и отнюдь не чурался общества. Вот только вряд ли в этом городе найдется человек, которого можно было бы назвать его другом. Мне всегда казалось, что у таких людей, как Виталий Алексеевич, друзей нет, никогда не было и никогда не будет.

Веневитинова дома не было. Мои деликатные, но настойчивые звонки совершенно напрасно пытались разбудить тишину за надежной стальной дверью. Конечно, Виталий Алексеевич мог отлучиться по делам, но внутренний голос мне подсказывал, что столичный коллекционер, скорее всего, прав и мой партнер по карточному столу либо вообще покинул город, либо залег на дно. И случилось это сразу после нашего с ним разговора. У Виталия Алексеевича был вид человека, собирающегося в дальнюю дорогу. Во всяком случае, мне тогда так показалось. Этот след, я имею в виду Веневитинова, мной потерян, похоже, надолго, если не навсегда. Не то чтобы я очень огорчился по этому поводу, но в любом случае мне следовало поторопиться, чтобы не лишиться и второго следа. Я имею в виду Наташу.

Мой поход по музеям, на который я затратил полдня, ничего хорошего мне не принес. Милые дамы, которые составляют основу когорты обслуживающих нетленные ценности, пожимали плечами и хоть сочувствовали влюбленному мужчине, но ничем помочь не могли. Намаявшись играть влюбленного дебила, я резко изменил тактику и стал опрашивать знакомых, полузнакомых и вовсе не знакомых людей, кто в нашем городе способен изготовить бронзовую солонку под пару имеющейся у меня на руках.

Оказалось, что таких людей не так уж много. Причем двое из них завернули меня с порога, заявив, что никогда подобными делами не занимались и заниматься не будут. Третий оказался куда более любезен. С интересом обследовал предложенную ему вещь и даже хмыкнул презрительно:

— Очень неплохая работа. А что, есть и золотой оригинал?

— Представьте себе. Скажите, не имея на руках оригинала, можно по памяти сделать качественную копию?

— Это вряд ли. Работа достаточно тонкая. Вы к Лабуху обращаться не пробовали?

— Если дадите адрес, то непременно обращусь. А кто он такой, этот Лабух?

— Художник. И даже не бездарный. К сожалению, спился.

— А почему у него фамилия такая странная?

— Это не фамилия, — засмеялся мой доброжелательный информатор. — Прозвище. Лобов он. Александр Лобов. А Лабухом его Чуев прозвал. Знаете такого? Сейчас он на телевидении промышляет. А прежде был актером театра. Бездарным, к слову, актером. Но папина рука в нашем отечестве всегда будет надежнее таланта. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что Чуев, в отличие от многих папенькиных сынков, все-таки не свинья. А вы случаем не из милиции?

— Нет, боже упаси. Какой из меня детектив. Я коллекционер. До меня дошел слух, что где-то в городе кто-то кому-то предлагал золотой оригинал моей бронзовой копии. Вы ничего об этом не слышали?

— Увы. Самым информированным человеком по этой части у нас был Каблуков, но он, как я слышал, недавно умер. Но вы поспрашивайте Лабуха, если он не в запое, то обязательно в курсе.

В принципе я и раньше подозревал, что художники в нашем отечестве живут небогато, но никак не предполагал, что настолько небогато. На панельном пятиэтажном доме, построенном, скорее всего, еще в хрущевские времена, не было номерного знака, так же как и на множестве окружающих его собратьев, и мне пришлось довольно долго выяснять, какой из них двадцать девятый. Что касается подъезда, то он наверняка не ремонтировался со времен царя Гороха. И не похоже было, что нынешние наши цари окажутся расторопнее своих предшественников и станут хлопотать о чужой обветшавшей донельзя жилплощади.

С минуту я шарил глазами по стене в поисках звонка, но обнаружил только оголенные проводки, которые подозрительно торчали над моей головой. Тянуться к ним руками я, однако, не стал, а просто постучал в дверь в надежде быть услышанным. Никто на мой деликатный стук не отозвался. Зато сама дверь неожиданно поддалась моему нажиму и открылась хоть и со скрипом, но достаточно легко. Замка на ней не было. То есть, вероятно, он и был, но им явно не пользовались. И довольно давно. По той причине, что красть в этой квартире было абсолютно нечего. Ну разве что снять с петель двери и извлечь из проемов оконные рамы. Из мебели была одна табуретка, размалеванная до такой степени, что не представлялось возможным определить ее первоначальный цвет. В углу было свалено какое-то хламье. Наверно, использованные холсты. Мольберта не было. Зато стены были исписаны сверху донизу. Причем такими ликами, что при взгляде на них хотелось закричать от ужаса «Спасайся, кто может!» и доблестно ретироваться из этой обители нищеты и скорби. А посреди всего этого тихого ужаса на той самой раскрашенной табуретке сидел человек с огненно-рыжей шевелюрой, в смокинге, ослепительно белой рубашке и даже при бабочке.

— Впечатляет, — сказал я. — Умопомрачительный ко-нтраст.

— Думаете?

— Уверен. Телевидение не пробовали приглашать? Они такие картинки любят. А название для передачи, что-нибудь вроде «Бедность не порок» или еще лучше и в духе времени «Порок и бедность».

— Последнее название мне нравится больше. А ты кто такой?

— Граф. Сиятельное лицо. Из бывших и недобитых. Поклонник истинных талантов. Спонсор. Меценат.

— Где-то я тебя видел, — задумчиво сказал человек в смокинге.

— Я приходил к вам с Наташей. Вы, правда, были тогда не совсем в форме.

— Эта стерва мне не заплатила, — посмурнел лицом художник.

— Не заплатила или вы запамятовали? — уточнил я. — Творческим личностям свойственна рассеянность.

— Не помню, — честно признался бедный художник. — Но то, что она ведьма, это точно. К тому же аферистка.

— Это я знаю. Меня она нагрела очень крупно. Вместо очень изящной золотой вещи подсунула ее бронзовую копию. Вот, взгляните.

— Это не бронза. Сплав. Здесь важно, что по цвету от золота сразу не отличить. Понял, мент?

У Лабуха было очень бледное лицо, что при рыжей шевелюре особенно впечатляло. Хотя я далеко не уверен, что это естественный цвет волос. Мне кажется, что родился он все-таки шатеном, может, даже брюнетом. И на заре туманной юности, скорее всего, пленял девушек красотой. Сейчас ему было где-то под сорок, и разгульная жизнь не прошла для него даром. Кроме всего прочего, он и сейчас был пьян, это особенно было заметно по тяжелому и мутному взгляду. Сидел он напряженно, словно боялся при первом же неосторожном движении рухнуть на откровенно грязный пол, но языком орудовал на удивление легко. Меня смущал пистолет, который он держал в руке, целя при этом мне в лоб.