Авантюрист - Сергей Шведов

— Я не мент, — поправил я художника. — По-моему, я даже представился. Могу повторить: граф Строганов. Вы, возможно, слышали мою фамилию либо от Чуева, либо от Наташи. Кстати, зачем вам пистолет?

— Хотел застрелиться, а что?

— Застрелившийся художник — это слишком по-мещански. Ну что это за смерть, в самом деле! Вы были знакомы с Каблуковым?

— Допустим.

— Позавчера ночью он был убит канделябром во время карточной игры. Каково! Вот смерть, достойная истинного игрока и джентльмена.

— Каблук не джентльмен, — чуть скривил бледные губы Лабух.

— Зато как умер! Какие заголовки в газетах!

— Плевать я хотел на газеты.

— Согласен. Искусство ради искусства. А вам не кажется, что смерть художника не может быть обыденной? Лабух застрелился — какая пошлость!

— А если Лабух сначала пристрелил одного сукина сына, а потом застрелился сам?

— Еще пошлее. Подумают, что вы застрелили человека и испугались ответственности, а потому наложили на себя руки.

Самое скверное, что этот пьяный придурок действительно мог выстрелить в любой момент. А с такого расстояния очень трудно не попасть даже в стельку пьяному человеку. Конечно, я мог попытаться выбить у него из рук пистолет, но это был слишком рискованный шаг, поскольку Лабух напряженно следил за каждым моим движением. Мои попытки воззвать к его тщеславию оказались безуспешными. Этот человек был уже так далеко за гранью нормы, что реальная кипящая за стенами его однокомнатной квартиры жизнь потеряла для него всякую ценность.

— Мне наплевать, что обо мне подумают, и тем более наплевать, что о моей смерти напишут в газетах.

— Прискорбно. Однако есть еще самооценка художника. Я, представьте себе, всегда считал, что у истинного таланта и смерть должна быть особенной.

— Ты кто такой? — Пистолет в руке Лабуха опасно дернулся.

— Если вам трудно запомнить мою фамилию, то можете называть меня Мефистофелем. Я не обижусь. Вам нужна моя смерть, Лабух, а мне нужна ваша душа.

— Кто из нас сумасшедший? — задал художник вполне здравый вопрос.

— А для вас это имеет принципиальное значение? Я вам предлагаю сделку. Пять тысяч долларов вас устроит? Или ваша душа стоит дороже?

— Моя душа не продается. Слышишь ты, Мефистофель!

— Если душу нельзя купить, то ее можно выиграть в карты. У вас карты есть, Лабух?

На его опухшем от алкоголя лице медленно проступало удивление. Мне даже показалось, что за время нашего довольно продолжительного разговора он слегка протрезвел. Впрочем, это была относительная трезвость, пока что не сулившая мне отпущения грехов. А карты у Лабуха были. Почти новая колода лежала на подоконнике, и я, осторожно ступая, дабы не навлечь на себя гнев партнера по смертельной игре, прошел к окну. Этаж был четвертый, окно, несмотря на духоту, надежно закрыто. Можно было, конечно, вынести стекло, но по моим расчетам мне не хватило бы на это времени. Я спиной чувствовал ствол Лабухова пистолета. К тому же даже относительно удачное приземление на асфальт не спасло бы меня от переломов. Оставалось играть. Играть в карты мне было не впервой, но, пожалуй, в первый раз ставкой в игре была моя жизнь. Во всяком случае, здоровье, ибо я уже готов был, если ситуация станет критической, попытаться применить против психа физическую силу. Пока что Лабуха мое предложение заинтересовало. Тщеславие художника все-таки взяло верх над алкогольным психозом. Перекинуться в картишки с Мефистофелем, пусть и липовым, на пороге вечности, это как нельзя более льстит самолюбию истинного таланта.

— Сдаешь по три карты, — хрипло сказал Лабух. — Попробуешь передернуть — стреляю без предупреждения. Если у обоих перебор — через секунду будем покойниками. При равенстве очков — банкирское твое. Как видишь, я благороден.

— Странное представление о благородстве: у вас, Лабух, два шанса против моего одного.

— Я поставил на кон бессмертную душу, а ты всего лишь жизнь, все справедливо, граф Феликс, именующий себя Мефистофелем.

Прямо скажем, логика Лабухова заявления хромала на обе хилые кривые ножки, но у моего оппонента в руках был железный аргумент, который в любую секунду мог склонить чашу весов в его пользу.

— Близко не подходи, — предупредил Лабух, заметив мое движение в его сторону. — Мои карты бросай прямо на пол, картинкой вверх. Мне скрывать нечего, я играю в открытую.

Я опустился на одно колено метрах в трех от Лабуха. С такой позиции мне удобнее всего будет совершить свой, возможно, самый последний в жизни прыжок. Лабух тоже напружинился. В доселе мутных его глазах зажегся желтоватый огонек. Ситуация, конечно, потрясала идиотизмом, но мне она почему-то почти что нравилась. Во всяком случае, я почувствовал азарт игрока, бросившего все на последнюю ставку. По-моему, нечто подобное испытывал и Лабух. Первой к его ногам прилетела семерка треф. Впрочем, масть в нашей игре значения не имела. Второй была семерка червей. Лабух перевел на меня наполненные диким весельем глаза:

— Еще одна семерка, граф, и я стреляю без предупреждения. Можешь не сомневаться.

Я и не сомневался. По перекошенному лицу видно было, что он не блефует. Пистолет подрагивал в его руке, но тем не менее упрямо целил мне между глаз. Третью карту я успел прочитать еще на лету, а потому даже не пошевелился в ответ на дикий вопль, вырвавшийся из Лабуховой груди. Вопил он, естественно, от разочарования. Ему выпал король треф.

— Восемнадцать, — быстро сосчитал Лабух. — Но это еще не конец, Мефистофель, ты понял, еще не конец.

Мне очень хотелось, чтобы третьей к нему пришла девятка, но, увы, судьба распорядилась по-иному. Конечно, и выпавший ему перебор еще ничего не решил бы в игре согласно гадским условиям, которые этот подонок навязал мне против всяких правил, но все-таки он уравнивал наши шансы.

Девятка червей выпала мне. В принципе это число для меня счастливое, но только не при игре в очко.

— Сейчас выпадет десятка, граф, а следом — туз.

— Не каркайте, Лабух, — огрызнулся я. — Вы не ворона. Настоящий игрок не кричит под руку партнеру.

Выпала еще одна девятка, на этот раз бубен. В принципе восемнадцать плюс банкирское очко меня вполне бы устроили, к сожалению, мы договорились играть на трех картах.

— Еще одна, — нервно хихикнул Лабух. — Я хорошо считаю, Мефистофель.

— Будет дама, — хрипло сказал я, глядя прямо ему в глаза.

— Врешь, — с ненавистью выдохнул он.

— Дама пик, — повторил я.

— Врешь, — захлебнулся собственной слюной Лабух. — Если выпадет дама пик, значит, ты передернул. Я стреляю на даму пик, Мефистофель, слышишь, стреляю.

— Ну и хрен с тобой, — выдохнул я. — Получи блондинку.

Бубновая дама порхнула в воздухе и легла под ноги Лабуху. И, пока он ошалело ее рассматривал, я успел вырвать из его руки пистолет, который действительно оказался заряжен и даже снят с предохранителя. Я с трудом пересилил желание разукрасить бледную рожу Лабуха сине-желтыми пятнами. Очень может быть, что эти пятна пошли бы к его рыжей шевелюре.

— Ты передернул, Мефистофель? — с надеждой поднял на меня глаза Лабух.

— Поднимайтесь, доктор Фауст. Я не расположен ныне шутить.

— Будь ты проклят! — Художник с остервенением плюнул в пол. — Я пьян в стельку, и мне хочется выпить еще.

— А вот это дудки. Мне нужна бубновая дама, Лабух, и ты мне ее выложишь на блюдечке. И запомни: мы играли всерьез. Ты меня понял — всерьез!

— Проспаться дай, — попросил Лабух. — Я сейчас ничего не соображаю.

— Выспишься позже.

Вообще-то я и сам сейчас выпил бы чего-нибудь. Но не хотелось подавать дурной пример Лабуху, которого мне с большим трудом, но все-таки удалось стащить вниз с четвертого этажа. На скорое его протрезвление я не надеялся. Этот проспиртованный сукин сын пережил два потрясения подряд: в первый раз, когда едва не застрелился перед моим приходом, а второй раз, когда проиграл бессмертную душу заглянувшему на огонек Мефистофелю. Если кто-то скажет, что я сыграл довольно пошлую пародию на бессмертного Гете, я соглашусь, но с одной оговоркой — у меня не было другого выхода. Дама пик лежала последней в колоде, и, разумеется, я мог ее вытащить без труда. Но Лабух выстрелил бы раньше, чем эта карта упала на пол к его ногам. А вот на даму бубен я даже не рассчитывал. Впрочем, у вас есть все основания мне не поверить. Ибо хороший игрок это всегда немного шулер.

Лабуха я отвез к Витьке Чуеву. Художнику нужно было выспаться, а мне некогда было разыгрывать из себя сиделку. Лабух успел задремать в моем автомобиле, и мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы его растолкать.

— Это кто? — не сразу признал гостя Чуев-младший, у которого от переживаний тоже был весьма бледный вид.

— Конь в пальто, — очень удачно представился Лабух. — Своих не узнаешь.