Тёплое лето в Бултыхах - Сухбат Афлатуни

Лежим, молчим.

По стеклам течет дождь.

Снова начинаем говорить, только шепотом.

«Я же сказала, что она живая, притворилась».

«Нет, она была мертвая. Просто… у нее такая психология».

«И это конец уже?»

«Да.»

«Лень… А если я сама умру, ты меня…»

В коридоре слышны голоса родителей.

Ленька убегает на свою кровать.

Через двадцать лет Леник исчезнет. В Москве, а может, и не в Москве. Розыск ничего не даст. Последние данные из наркодиспансера. Мама подает его имя за здравие. Говорит, видела его во сне, шестилетнего, он куда-то ехал на своем велосипеде.

Взяла на втором видеозапись дня рождения. Поставила, пока собираемся.

Виды Бултыхов.

Озеро.

Храм Воздуха.

Главный корпус. «Пусть бегут неуклюже». Зимний сад. Стол, пластмассовые стулья. Просила нормальные, деревянные, деревянных нет. Крупным планом салаты. Оливье, винегрет, тертая морковь с сыром под майонезом.

Я проматываю вперед: забегает, дергаясь, мама в своем платье, за ней папа, начинают приплясывать вокруг стола. Я стою во главе стола, лыблюсь и подскакиваю. Врывается Леник с букетом белых роз, размахивает им.

— Ну сделай уж нормально, — проходит за спиной мама.

Хорошо. Нажимаю. Семейка сразу перестает дергаться и чинно рассаживается за столом. «А тебе салатика?» «Нет, мне рыбки.» «Ну, скажи, Станиславыч.» Папа поправляет галстук.

— Ой, гримасничает как… Актер!

— Мам, если не нравится… Я вообще хотела это промотать.

— Мне тогда еще говорили, — возится с сумкой, — что он вылитый Андрей Миронов.

— А что плохого? Хороший актер.

— Ну да, хороший. Только легкомысленный.

Папочка на экране уже договорил тост. Поднимает рюмку: «Ну, за нашу Леночку! За нашу Елену Прекрасную!»

Вещи собраны.

До отъезда еще пара часов. Заглядываю к Ольге Ивановне, директору. Она у себя, на первом. Благодарю ее, все было замечательно.

— Ну я рада. Приезжайте еще. Так, чтобы… отдохнуть. В сауну сходить, массажик. Ко Дню города мы тренажерный зал открываем.

— Мы и так прекрасно отдохнули.

— Да-а.

И улыбочка под Мону Лизу. Это она насчет Генки улыбается. Плевать, мы и не скрывались.

— А вообще, — поднимается из-за стола, — у нас большие планы, я даже хотела с вами немного посоветоваться… Да вы насчет выезда не волнуйтесь, можете хоть до вечера.

Черные колготки и светлые туфли. Бр-р.

— За семь часов доедете, если дорога нормальная. Хоть пообедайте на дорожку, я скажу, вам раньше накроют… Да что вы, это подарок от фирмы. Только пять минуток, дело одно…

Вернулась, наши уже на чемоданах, день рождения смотрят. Леник дымит на балкончике.

— Ну что, Ленуся, — папа поднимается, — боевая готовность номер один? Айн, цвай, полицай?

— Нам еще обед накроют в час. Мам, да ты сиди!

— А что «сиди»? Зачем за обед еще платить? Я чего бутерброды старалась как дура?

— Обед бесплатный. А бутерброды не пропадут.

— Правильно, — говорит папа. — Я бы сейчас парочку. А, мать?

— Ой, Станиславыч, тебе бы только «парочку» всегда!

Я гляжу в окно. С Генкой попрощались утром по-дурацки. Даже не попрощались. Сказал, что еще придет. Ну и где ты, счастье мое? Чудо в перьях.

— Лен, погляди, как мы с отцом выплясываем.

Я смотрю на экран. «Ты помнишь, плыли в вышине…»

— И вдруг погасли две звезды, — подпевает мама. — Куда я эти бутерброды… А, вот вы где! «Что это были — я и ты!»

Танцы заканчиваются, начинаются воспоминания. Я на экране: «Мама, а что от того лета тебе запомнилось?» Мама, глядя куда-то вверх, играя бусами: «Ой, ну так сложно сразу сказать. Время другое. Сейчас люди похолодали, только в церкви где-то теплота осталась. И ты была еще совсем… Тогда на озеро кататься убежала, к нам бегут: „Там девочка от моторной лодки погибла, наверное, ваша“, у нас с отцом чуть инфаркта не было. Помнишь, папочка?» Папа что-то мычит, рот занят.

Я снова смотрю в окно, пусто. Где же он?

Спустилась к озеру. И здесь его нет. Ветер. Натянула капюшон. Прошла мимо облепихи. Здесь мы с ним. Господи, выкинуть из головы. Стереть. Все стереть. Вы хотите переместить файл «Генка. doc» в корзину? ДА. НЕТ.

Нажимаем ДА.

Ветка облепихи.

На пляже пусто. Подхожу к воде, мочу пальцы.

Беру камешек, бросаю. Позвонить ему, что ли?

— Ле-на!

Вздрагиваю.

Нет. Это Леник сверху.

Пора к машине.

Сажусь за руль.

Отвыкла уже за эти. Висюлька. Запах. Леник рядом усаживается.

— Пристегнись, а то пищать будет.

— Ничего не забыли?

— Ну, спасибо этому дому!

— Лен, — мама трогает за плечо, — Лен, подожди, на дорожку помолюсь.

Шевелит губами.

А мне о чем молиться?

Надо было позвонить все-таки этому уроду. Спасатель гребаный.

Какой-то мужик странный из ворот выглядывает. Чего ему надо? Прячется.

— Ну, с Богом!

Поехали. Ворота уменьшаются в боковом стекле.

Выезжаем на дорогу.

Леник кладет мне ладонь на колени.

Мотаю головой.

— Убери.

— Не плачь, девчонка.

Убирает.

Сворачиваю, торможу у церкви, спрыгиваю:

— Подождите минут десять.

Мама тыркается в заднюю:

— Леночка, я тоже…

— Я быстро.

— А платок есть? На голову?

Подхожу, быстро крещусь.

Главное, чтоб открыто. Открыто. И где свечи продают.

— Пятнадцать.

— Каких?

— Этих.

— У вас тут не хватает.

— Вот еще возьмите.

Нахожу тот самый столик. Который прошлый раз.

Одна. Вторая…

Чтоб это дебильное окно только не раскрылось.

Подходит женщина со шваброй:

— Ух, сколько свечей…

Нет, все нормально.

Все нормально, Господи. Просто я не совсем в форме. Не знаю, правильно поставила? Спасибо Тебе за это лето. Все было очень хорошо, просто классно, Господи. Что? Пожелания? Если тебе интересно… Тебе, правда, это интересно? Хочу жить. Просто жить, Господи, и быть счастливой. Просто жить и быть счастливой. Жить и быть счастливой. Вот и все. Целую, твоя Лена.

Сообщение отправлено.

Едем.

Эсэмэска пикнула, от Коваленка. Спрашивает: еще не вернулась?

— Ленусь, хочешь семечки?

— Не, мам.

Тошнит меня от этих ваших семечек.

— А бутербродик? Один?

— Вода есть?

— На.

— Это спрайт.

— Я думала, ты спрайт просишь.

— Я воду.

— А он, знаешь, как лимонад. Ты помнишь, как лимонад любила?

— Я компот любила. Воды обычной можно?

— И лимонад тоже. Подожди, вот твоя вода. «Священный источник», надо было еще пару бутылок. Тут в составе серебро и еще что-то, врут, как всегда. Кто еще будет пить, поднимай руки.

Что-то мама веселая. Ловлю в зеркальце ее лицо. Накрасилась. Что это с ней?

— Лен, а что ты так в церкви долго, — мама заканчивает шуршать пакетами. — Мы уже за тобой идти собирались. Десять минут, десять минут…

— Встретила там. Помнишь, Лиру Михалну, физручку?

— Какую? Подожди… Гадалку эту?

— Да. Полы там моет.

— Ой! Да ты что! Надо же, сколько лет, ей тогда уже было за очень. А что меня не позвала? Помню, конечно. Конечно, помню. Лира Михална, такая… А ты ее как узнала, ты ж маленькая была?

— По голосу. Голос у нее.

— Ой, да, прокуренный. Как запоет утром по динамику!

— Лидусь, это Высоцкий пел, — говорит папа.

— Высоцкий? А мне помнится, что сама, она ж самодеятельница такая была… А теперь вот, значит, уверовала. Ну и правильно, уже и возраст такой. А ведь мне тогда правду нагадала, и про тебя, Коль, слышишь, всю твою подноготную. А о чем вы с ней разговаривали?

— Да ни о чем. О чем они в церкви… Исповедайся, то-се.

— И я тебе то же самое. Хочешь, как приедем, сразу отцу Андрею позвоню?

— Мам, оставь меня в покое.

— А что «в покое»? Ты сама вон из церкви в слезах пришла.

— Да в каких слезах?

— Вот в таких. И отец видел, правда? Что глаза у тебя на мокром месте были.

— Мама, я повторяю, оставь меня в покое.

— Да и пожалуйста, я тебя вообще… Если б ты сама в покое была. Полгода уже током бьешь! Уже сама даже своих слез не видишь.

— Я последний раз очень прошу…

— Сердце кровью обливается! Кто у тебя еще близкие? Кто еще тебе так, как мы? Поехали сюда с тобой, все твои фантазии на задних лапках исполняли!

— Лидусь, не отвлекай ее за рулем…

— Ничего страшного, пап. Давайте все выскажемся. Кто еще хочет свои пять копеек вставить, пожалуйста!

— Лен…

— Пожалуйста! Нет желающих? Тогда, давайте, я скажу.

— Николай, дай мне сумку, там валидол!

— Лен, мать пожалей!

— А ты ее сам очень жалел тогда? Когда уходил? Когда так дверью хлопнул?

— Ну зачем так?

— Затем… В общем, дорогие мои и хорошие… Всем вам большое спасибо. Но спектакль закончился. Все. Всем спасибо.

— Лена, зачем в конце все портить?