Ледовое небо. К югу от линии - Еремей Иудович Парнов

— Н-не уверен, — раздумывая над ответом, Лосев усмехнулся в усы. Точность и непосредственность ее вопросов определенно ему импонировали. — Скорее, оборотная сторона профессии… Но бог с ней, с профессией. Расскажите лучше, что вы делали на материке? Так, кажется, у вас говорят?

— В Москве была, в Ленинграде, в Киеве, — Люся участливо зажмурилась и покачала головой. — Где я только не была! Даже в Закарпатье.

— И все в один отпуск?

— Он у меня длинный-предлинный. На целую полярную ночь впечатлений. Девчонки заслушаются, — она стала подробно перечислять виденное, сопровождая доверчивым смехом. Преображение было мгновенным. Развитая, схватывающая все на лету, серьезная девушка уступила место восторженной провинциалочке. Она буквально засыпала Лосева перечнем восхитивших ее достопримечательностей. Но он не нашел в ее рассказе ни точных характеристик, ни зорко подмеченных подробностей. Сплошь общие места и стереотипные эмоции. Стало скучно.

Электричка несколько раз останавливалась, пережидая встречные поезда, и люди выходили поразмяться.

— Не хотите немного погулять? — предложил Герман Данилович, когда они, кажется надолго, застряли на очередном разъезде.

Он подал ей руку, помогая сойти с высокой ступеньки, жадно вдохнул пряный запах вечнозеленых, перезимовавших под снегом кожистых листьев.

— Что это? — спросил, отламывая неподатливый желтый прутик от ближайшего к полотну кустика. — Вроде багульник?

— Кассандра, — помяв листик, она поднесла его к носу. — Пахнет дурными предсказаниями, не так ли?

— Вам знаком миф о несчастной прорицательнице? — Лосев удивленно глянул на девушку, которая старательно вышагивала по рельсу, балансируя вытянутыми руками. Казалось, не было для нее в эту минуту более интересного занятия. Так и шла рядом, молчаливая, сосредоточенная. Но, когда, сбившись, ухватилась за его плечо и соскочила на полотно, как ни в чем ни бывало кивнула.

— Знаком, — ответила. — А я и на картах умею гадать. Хотите? — и, не дожидаясь ответа, промурлыкала: — «Как вдруг подбегает к нему человек, и ну шепелявить чего-то…»

— Высоцкий? — Лосев был рад случаю перебросить мосток между поколениями. — Вам нравится? — он приотстал, разглядывая поразивший его колосок, сотканный внутри из серебристого пуха. Вокруг их было видимо-невидимо.

Люся пожала плечами, удаляясь по стальной полосе.

Без этого дурацкого карминно-красного пальто она показалась ему интереснее: превосходно развитые формы, но стройная и с тонкой талией.

«Среднестатистическая сексапильность[2], безошибочно рассчитанная на среднестатистического мужчину», — подумал Лосев, следя за тем, как ловко она развернулась и пошла обратно.

— А это у вас пушица, — выдернула из сомкнутого венчика шелковистую прядь и, дунув, пустила по ветру. — Наш одуванчик, — объяснила, — настоящие тут не растут.

— Вы все растения знаете?

— Все, — кивнула глубокомысленно, обозначив едва заметные ямочки, такие трогательные на круглом лице. — Их ведь у нас так мало.

— Это что? — спросил Лосев, увидев пробившийся меж шпал хвощ.

— Не притворяйтесь, — она погрозила пальцем. — Сами, небось, знаете. Он повсюду растет.

— Знаю, — признался он. — Шучу… Жаль, что я никогда не интересовался цветами.

— Чем же интересовались? Кроме социологии?

— Знаками, которые оставили жившие давным-давно люди.

— Это в каком же смысле? В прямом или в переносном?

— В прямом.

— Расскажите.

— Долго.

— А вы в двух словах. Скажите хоть, что за знаки?

— Круг с точкой, серп, волнистые линии, спираль — мало ли…

— И что они означают?

— Солнце, луну, воду, вселенную, наконец.

— Как интересно! — ей и впрямь было интересно. Все отражалось у нее на лице.

Лосев присел на корточки и прутиком начертил на песке треугольник вершиной вниз.

— Это тоже вода… И женщина.

— Почему?

— Мы, кажется, приблизились к опасному пределу, — отшутился Герман Данилович. — А вот и встречный! — спохватился он, заслышав свисток. — Побежали!

— Можете не спешить, — остановила Люся. — Всех подождут, никого не оставят.

— Хорошо у вас поставлено.

— Очень хорошо, — согласилась она.

Так и проболтали они до того момента, когда вагон остановился возле окутанного туманом озера, показавшегося Лосеву искусственным. У самого берега дымили градирни и трубы, в воде чернели то ли сгнившие сваи, то ли затопленные стволы.

— Вот и приехали, — Люся стала поспешно собираться. — Ваша гостиница в самом конце проспекта.

— Такси у вас есть?

— Разумеется, — она горделиво дернула плечиком. — Как же иначе?

Проводив Лосева до стоянки, где не было ни единой машины, она пригласила его к себе на рудник «Комсомольский» и побежала к автобусу.

— Давайте подвезу? — запоздало крикнул вслед Герман Данилович.

— Ничего, я близко живу, — отозвалась она и прощально взмахнула рукой. — И ждать неохота…

БОЛЬНИЦА

Мечов нехотя разлепил налитые медовой тяжестью веки. Сонный сумрак туманил невидимый потолок, где мерещились мутные сизые блики. Чахлые струи из неплотно занавешенного окна косо высвечивали унылую тумбочку с недопитым стаканом, угол какого-то шкафа, слепое бельмо экрана. Выключенный телевизор, однако, жил тайной пугающей жизнью, проецируя из потустороннего мира какой-то причудливый аппарат, излучавший ртутное сияние, и страшную маску утопленника, невесть сколько пробывшего под водой. Недоставало ни воли, ни сил разгадать эту причудливую, напоминающую о ночных кошмарах сцену. Да и любопытства настоящего не было. Краем сознания Мечов догадывался, что видит отражения ночника, выжатой половинки лимона и ложки в стакане, где сверкает жидкая блестка. Но не хотелось всматриваться и думать. Острая капля на кончике ложечки, вытягиваясь в тончайшую иголку, колола зрачок. Изжеванная подушка и влажная скомканная простыня затягивали в жаркий омут беспамятства. Толчками накатывала, расслабляя кости, врачуя уставшие глаза нежащая истома. Все становилось зыбким, как в затонувшей каюте. Растворялось время, сглаживалась память. Остужая набрякшие руки мятной прохладой крахмального пододеяльника, Мечов незаметно уснул. В затопившей его немоте тонко отстукивали пылевлагонепроницаемые часы.

Проснулся он от скрипа отворенной двери и звона колечек на занавесках, распахнутых уверенной властной рукой.