Антошка Петрова, Советский Союз - Ольга Исаева

Ольга Исаева

Антошка Петрова, Советский Союз

Наташе Петровой, с любовью и благодарностью.

Если придут фашисты

Если придут фашисты,я спрячусь в шкаф,под кровать,в чулан,и меня не найдут.

А как же мама?Соседи скажут про нее,что она еврейка(они и так говорят).Фашисты арестуют ее и…

НЕТ. Этого не будет НИКОГДА.

Я спасу свою маму.Огородами я уведу ее в лес,отыщу яму поглубже(с прошлой войнывесь наш лес в воронках),дно застелю лапником,крышу сделаю из хвороста,завалю ее дерном и листьями.Получится настоящая землянка.Мама спрячется в ней,и никто ее не найдетмиллион тысяч лет.

Чтобы прокормиться,я буду побираться на рынке.Деревенские теткибудут меня жалетьи подкармливатьовощами и фруктами.

Но как же мама?Нет, лучше я научусьпеть и танцевать.

Я буду выступать у входа в ресторан.Сытые фашистыбудут гоготать, как гуси,говорить: «Какой кароший маленький девошка»и бросать мне под ноги мелочь.А я на нее куплю хлеб для мамы.Я научусь ходить бесшумно, как кошка.Ночью зрение у меня будет, как у совы,днем, как у орла.Нюх, как у волка,слух, как у собаки,выносливость, как у верблюда.Я отращу себе когти.Если кто-то выследит меня,я почую врага за километр,кинусь, исцарапаю и искусаю так,что он навсегда забудет, как шпионить.Ночами мы с мамой будем пробиратьсяк СВОИМ.Я поведу ее тайными тропами.Как лазутчица, в путия буду все примечатьи запоминать.А когда мы перейдем линию фронта,я расскажу нашимвсе фашистские секреты,и меня наградят медальюили даже орденом.Но до наших добраться будет непросто.Придется долго идти босиком по грязи и снегу,спать на голой земле, в канавах, в лесу,в чистом поле.Мы будем голодать и холодать,поэтому, пока не поздно,нужно закаляться, как сталь.Осенью и весной я буду ходить по лужам,зимой по колено в снегу.Чтобы не привыкать к роскоши,мороженого есть не буду,но буду есть снеги всю зиму ходить без шапки и варежек.

Я буду искать деньгии копить их на «черный день».Я буду развивать мускулы,бегать, прыгать, отжиматься,а чтобы выработать выносливость,носить в портфеле булыжники.

Я научусь драться, как мальчишка,плавать, как рыба,дышать, как индийский йог,и, как индеец, смогустрелять из лука,ловить руками рыбу,просыпаться от каждого шороха,легко переносить боль,зализывать раны,есть траву, листья и корни,пить воду из лужи,не бояться темноты.

Я буду развивать память,ловкость,смекалку,отвагу,выдержку.

Еще бы хорошонаучиться: рычать,как дикие звери,свистеть, как птицы,и читать чужие мысли,чтобы распознавать врагов.

Очень полезны также азбука Морзеи язык глухонемых.(Во-первых, при глухонемыхвсе говорят, что думают,а во-вторых, здорово, когда можнопереговариваться при посторонних,а они ничего не слышат и не понимают.)

Надо мало есть,чтобы быть худойи пролезать в форточку.Еще надо:запоминать народные приметы,пословицы и поговорки,знать все лечебные травы,грибные и ягодные места,уметь в сырую погоду развести костери на всякий случай всегда носить с собойнож и спички.Надо дружить с природой.Стать опытной, бесстрашной,безжалостной к себеи ко всему готовой,если придут фашисты.

В жизни всегда есть место подвигу

Пожалуйста, не смейтесь и не думайте, что я сочиняю, но в детстве я совершила подвиг, причем такой, за который другому человеку поставили бы памятник или хотя бы медаль дали, а мне не досталось ни славы, ни уважения, а как раз наоборот. Не верите – судите сами.

Мне было шесть лет. С сентября я должна была пойти в первый класс, а пока отбывала срок на детсадовской даче, куда мама отправляла меня каждое лето, потому что «она тоже человек и ей тоже жить надо». Однако в тот год она приехала за две недели до окончания срока и самым обыкновенным голосом спросила: «Хочешь, домой поедем?» Она думала, что я от радости сразу вся вспыхну, как лампочка Ильича, но вместо этого я впала в столбняк. Лишь когда она разочарованно сказала: «Ну не хочешь – как хочешь», я очнулась и закричала: «Хочу, хочу, очень даже!»

Я ликовала, а мама была грустная. Что-то случилось в ее таинственной взрослой жизни. Кто-то обидел. В шесть лет я уже понимала, что обижают не только детей, но и взрослых. А еще я понимала, что счастье мое висит на волоске, достаточно малейшей промашки, и все пропало, поэтому, пока не сядем в автобус, я решила затаиться – не скакать, не приставать с вопросами, ни на что не жаловаться и ни о чем не просить. Но до остановки еще надо было дойти, а автобуса еще надо было дождаться.

Мы шли по тропинке, протоптанной детсадовскими группами. Ржаное поле напоминало заштрихованный простым карандашом тетрадный разворот, по краям обрызганный чернильными капельками васильков. За ним светился березовый лесок с поляной, на которую нас каждый день водили, а за леском погромыхивало трехтонками шоссе с автобусной остановкой. Чтобы не отстать от мамы, я шагала гигантскими шагами, но она, мысленно уткнувшись в свои обиды, казалось, совсем про меня забыла.

Было душно. Голубизна в небе едва угадывалась, как синька в забытой на веревке, одеревеневшей от жары наволочке. В липком воздухе чувствовалась гроза. Он гудел, как во время войны. В сухих корнях стрекотали дивизии кузнечиков, над отяжелевшими колосьями, будто вражеские истребители, носились стрекозы, грозно гудели спрятавшиеся в засаде шмели; мошки тучами вились над головой, но страшнее всего были черные чугунно-литые, как пули, слепни. Один впился мне в ногу, но, стиснув зубы, я даже не пикнула, чтобы мама не сказала: «Раз ты такая плакса, то и оставайся здесь еще на две недели». Я послюнила палец, смазала ранку и пошла дальше. Мама так ничего и не заметила. Лишь на остановке она будто вдруг проснулась и спросила: «Ты чего это такая невеселая? Жалко уезжать?» На такой глупый вопрос я даже отвечать не стала, только изо всех сил помотала головой, а она, привычным жестом потрогав мой лоб – не горячий ли, с шутливой угрозой сказала: «Заболеешь – убью».

До города надо было еще долго трястись в туго набитом рейсовом автобусе. Я знала, что от запаха бензина или оттого, что, как сказал доктор, у меня «слабый вестибулярный аппарат», меня скоро затошнит и, может быть, даже вырвет, но все равно была счастлива. Я стояла уткнувшись носом в мамин живот, а она, как зоркий сокол, смотрела по сторонам, пытаясь угадать, кто из пассажиров действительно собирается на следующей остановке выходить, а кто просто на нервной почве ощупывает свои авоськи. Перед самой остановкой мама наклонилась и шепнула мне на ухо: «Там тетки на переднем сиденье выходить собираются. Пробирайся к ним и занимай места».

Этому номеру позавидовал бы любой партизан. Юрко проползти в ногах у ни о чем не подозревающих врагов и, как только тетки приподнимут свои ситцевые зады, рыбкой нырнуть на их места – это уметь надо. Маме оставалось лишь протиснуться с чемоданом через толпу, скороговоркой повторяя «пропустите, пожалуйста, к ребенку». Но не успели мы насладиться результатами блестяще проведенной операции, как автобус с разбегу угодил в ливень. Форточка была открыта, и на меня в одну секунду вылилось чуть ли не ведро воды. Испугавшись, что я простужусь, мама вскочила, попыталась форточку закрыть, но та заупрямилась, и пришлось маме, пересев на мое место, раскрыть зонтик и, не обращая внимания на насмешки, ехать под ним до тех пор, пока автобус не выехал из дождевого фронта.

А как только он выехал, в глаза нам ударило солнце, небо прояснилось, будто на переводной картинке, а обычно скучные поселки заулыбались, как умытые старушки, приодевшиеся к празднику. Совхозные девчата, с хохотом высыпавшиеся из автобуса, будто из переполненной авоськи, при виде разлившегося на всю дорогу мутного моря в нерешительности остановились, лишь одна, самая разудалая, сняв босоножки, с равнодушным лицом пошла напрямик, загребая теплую, в бензиновых разводах, воду.

Вновь допущенная к окну, я прилипла к стеклу и с удовольствием смотрела на дымящийся асфальт, на почтальоншу, ведущую за рога велосипед по опрокинувшемуся небу, на сверкающие бриллиантовыми булавками сосны, на мордатые подсолнухи, на кур, купающихся в луже рядом с желтой бочкой с надписью КВАС, на продавщицу, похожую на скомканный целлофановый пакет, сиротливо сидящую на табуретке в ожидании ну хоть кого-нибудь, на дядьку, вдруг припрыгавшего к ней по лужам.

Продавщица на радостях напузырила ему огромную кружку, и он прильнул к ней с такой торопливой радостью, что у меня слюнки потекли. Однако о том, чтобы выйти из автобуса и тоже выпить кваску, речи быть не могло. Мама сама жила по принципу «Не плачь, не надейся, не проси» и меня приучила. Вы спросите: «А при чем же здесь подвиг?» И я вам отвечу – дядька, который квас пил, был водителем нашего автобуса. Его, видно, давно мучила жажда, а тут такая удача – квас, да еще без очереди. Он остановился на минуточку, кинулся к бочке, а автобус без него пополз под уклон. Сама-то я, конечно, этого не заметила. А вот мама всегда все замечала. Она крикнула в форточку: «Эй, товарищ, мы сейчас без вас уедем». Водитель оглянулся, сунул недопитую кружку в руки продавщице и побежал наперерез автобусу, но было уже поздно.