Аристократ и куртизанка - Труда Тейлор

Труда Тейлор

Аристократ и куртизанка

Пролог

Бретань, 1779

Дробящиеся в листве деревьев солнечные лучи чертили загадочные узоры на мягкой зеленой траве и превращали длинные волосы крестьянской девочки в пряди золотистого шелка. Это было очаровательное дитя, гибкое и грациозное; летнее солнце придало ее коже персиковый оттенок. Маркиз остановил вышколенного коня, чтобы полюбоваться, как девочка резвится меж стволов деревьев, звонко распевая мелодичную песенку. Она была столь свежа и столь естественна, что сердце аристократа дрогнуло. Ее неподдельная чистота и невинность тронули маркиза и позвали за собой.

Не в силах противостоять этому зову, он последовал за ребенком до обветшалой хижины на краю принадлежавшей ему деревни. На пороге девочку встретил толстый, нечесаный мужчина, который тут же принялся громко ее бранить, а потом, размахнувшись, ударил тыльной стороной ладони по лицу. Девочка упала. У маркиза вскипела кровь. Как смеет этот мужлан столь жестоко обращаться с ребенком?! Когда он подъехал, девочка подняла головку, и у маркиза захватило дух от красоты обращенного к нему личика. Он был собирателем всего изящного, однако в его знаменитой коллекции картин и скульптур не нашлось бы ничего, что могло бы сравниться с этим прелестным созданием.

Несколько лет нищеты и беспрестанного непосильного труда, подумал маркиз, испортят красоту, сотрут живой блеск светло-карих глаз. Это не должно случиться. Такая несравненная красота заслуживает лучшей участи, заслуживает восхищения и обожания.

В конце концов, сторговавшись с отцом девочки и уплатив за нее изрядную сумму, он уже на следующий день забрал ребенка к себе в дом. Там они оставались в течение нескольких дней, пока для девочки шилось приличное платье, после чего маркиз увез ее в Париж. Воистину, это дитя — несравненный по чистоте алмаз, твердил он по дороге. Бутон ее девственности не будет раскрыт каким-нибудь грубым деревенским парнем. Это сделает маркиз Филипп де Мопилье. Но он не станет торопиться. Он дождется, когда девочка вырастет, и лишь тогда сделает ее своей любовницей.

Глава первая

Июнь, 1789

В темном небе Парижа распускались огни иллюминации, бросая на крыши домов серебристые отблески света. Вечер был теплый, и одно из окон небольшой, но элегантно обставленной квартиры неподалеку от королевского дворца Пале-Рояль было распахнуто настежь, чтобы ее обитатели могли наблюдать за празднеством. Отныне дворяне, духовенство и третье сословие будут иметь равное избирательное право, и народ Франции видел в этом свою великую победу. Там, на улицах, царило всеобщее ликование. Однако в доме атмосфера была более сдержанной.

— Vive[1] третье сословие! Vive la nation![2] — с вызовом крикнул заглянувший в окно гуляка.

— Vive le Roi![3] — последовал незамедлительный ответ.

Пожилой дворянин, стоявший рядом с прекрасной светловолосой девушкой, напрягся. Его рука предупреждающе сжала девичье плечо. Толпа внизу мгновенно утратила праздничное расположение духа. От напряжения, казалось, зазвенел воздух.

— Vive le Roi, — повторил он за девушкой и благоразумно добавил: — Vive le Roi, отец народа!

Минута легкого замешательства прошла, и непредсказуемая толпа подхватила:

— Vive le Roi, отец народа!

Маркиз Филипп де Мопилье отстранил девушку и с печальной улыбкой закрыл окно.

— Право же, тебе следует быть более осмотрительной. Сейчас все так неустойчиво…

— Мне очень жаль, Филипп. — Мадлен Вобон понимала, что поступила глупо, но она просто не успевала следить за происходящими вокруг переменами.

Он пожал плечами и нежно потрепал ее по щеке своей морщинистой рукой.

— Забудем об этом, cherie[4], и постараемся развлечься.

— Разумеется. — Девушка обвила рукой талию маркиза и нежно к нему прижалась. Она любила своего покровителя гораздо больше, чем жестокосердого отца, который взял и продал ее вскоре после смерти матери. С тех пор прошло почти десять лет. Филипп де Мопилье, взяв девочку на попечение, окружил ее небывалой роскошью: наряды, драгоценности, objets d'art[5], а когда она достаточно повзрослела, приобрел эту квартиру неподалеку от Пале-Рояль.

Мадлен была благодарна ему за все, однако более всего ценила дар, который маркиз преподносить открыто не собирался: его любовь. Он сделал ее дамой, хотя и дамой demi-monde[6], но воспринимал ее как любимую дочь. В обществе их отношения расценивались иначе, чем было на самом деле, и такое положение вещей их обоих, как ни странно, вполне устраивало.

Взяв Мадлен под руку, Филипп провел ее через заполненный гостями салон к группе своих друзей, многие из которых пришли сюда со своими куртизанками. Все мужчины в той или иной степени принадлежали к аристократии, и, будь это несколько месяцев назад, у каждого на боку висела бы шпага, символизирующая дворянскую честь. Сегодня же лишь Люсьен де Валери, граф де Ренье, имел при себе это оружие. Общественное мнение поворачивалось против аристократов, и, с тех пор как в стране начались волнения, лишь глупцы или исключительно отважные люди решались идти против толпы и афишировать свое дворянское происхождение[7].

Присутствие графа де Ренье не радовало Мадлен. Хоть он и был младше всех друзей Филиппа, но ей всякий раз становилось неуютно под его взглядами. Его манеры также раздражали ее, поскольку граф принадлежал к тем слоям знати, которые жили с глубокой убежденностью в собственном превосходстве над всеми. В отличие от остальных мужчин своего круга граф не заводил себе содержанки. Говорили, что ему это просто не нужно: любая дама высшего света охотно разделила бы с ним постель.

При всем желании Мадлен не могла понять, что такого уж особенного находили в нем светские львицы. Он божественно красив, твердили все вокруг, но ей казалось, что у де Ренье слишком грубое лицо. Высокие скулы, суровый рот, очень редко освещаемый лишь отблеском улыбки. Темные и жесткие, как обсидиан, глаза, миндалевидная форма которых совершенно не подходила мужчине. Сколько ему лет, Мадлен не знала, но на вид дала бы около тридцати — значит, он был на десять с лишним лет старше ее.

Филипп указал на шпагу графа и нахмурился.

— Право же, вам следует расстаться с ней, Люк. Я знаю, вы гордитесь своим искусством, но оно не поможет против толпы.

Младший собеседник лишь пожал плечами, глядя не на маркиза, а на Мадлен.

— Я не намерен отдавать добровольно ни одну из своих привилегий.