Аристократ и куртизанка - Труда Тейлор

Мадлен не вполне поняла, что Филипп имеет в виду, говоря «домой». Она хотела сказать ему, что не собирается покидать Париж, и уж тем более в обществе графа де Ренье, но не успела: маркиз уснул, и лицо его выглядело более умиротворенным, чем в последние дни. Около полуночи она оставила его и легла в постель, тут же провалившись в глубокий сон.

Филипп де Мопилье умер на рассвете. Доктор Мопре сказал, что смерть его была легкой. Однако Мадлен не находила себе места из-за того, что ее не было рядом, когда маркиз умирал. Ведь ближе человека у нее не было, а она даже ничего не почувствовала!..

Два дня спустя тело маркиза Филиппа де Мопилье предали земле. Тихо, без соблюдения всех условий приличествующего положению обряда. На скромности похорон в первую очередь настаивал граф де Ренье, который занимался всеми приготовлениями. Его поддерживал господин Леклерк. Таким образом, тело маркиза упокоилось в склепе маленькой церкви в пригороде Парижа, и только они втроем присутствовали при погребении. Разительным контрастом этому печальному событию могли послужить вычурно-помпезные похороны политика Мирабо[10], скончавшегося несколькими неделями раньше и объявленного героем Революции.

Как только короткая церемония погребения была завершена, граф де Ренье и господин Леклерк сопроводили Мадлен в ее квартиру, где было прочитано завещание Филиппа. Она плакала, не переставая, и граф, не удержавшись, пожал ей руку. Скорбь Мадлен была так велика, что она почти не обращала внимания на то, что происходило вокруг. Из завещания стало известно, что у Филиппа имеется племянник, который живет в Кане, и что большая часть недвижимости, обращенной теперь в золото и ценные бумаги, переходит ему. Доля Мадлен оказалась меньшей, чем она ожидала, но сейчас это ее мало трогало. Я не являюсь членом семьи, напомнила она себе. Кроме того, у нее уже было небольшое состояние в драгоценных камнях.

— Когда вы вернетесь в Бретань, я могу оформить документы относительно вашей части имущества через своего коллегу в тех краях, — сказал Леклерк, собирая бумаги. — Ферма вашей тетушки находится неподалеку от Ванна, насколько я помню.

— Но я не собираюсь покидать Париж, — возразила Мадлен.

Леклерк нахмурился.

— Я полагаю, вам следует иметь в виду, что арендное соглашение на данную квартиру истекает в конце этого года. Впоследствии для вас может оказаться невозможным его возобновление. Конечно, я могу тщательнее изучить этот вопрос, если вы желаете, однако из прежних инструкций, получаемых мною от маркиза, я сделал вывод, что вы оба собирались уехать из Парижа. Разумеется, я не представлял, насколько он болен…

— Филипп хотел, чтобы вы вернулись в Бретань, — хмуро сведя брови, сказал граф, — и заставил меня пообещать ему, что я буду сопровождать вас в этом путешествии. Он был уверен, что ваша тетушка примет вас с радостью. Насколько я понял, дела у них там на ферме обстоят благополучно.

Мадлен подумала о тетушке, которую от случая к случаю учил письму приходский священник. Она была старшей сестрой ее матери и не одобряла «службу» Мадлен у маркиза.

— Мне будут рады, но я не хочу туда ехать. Слишком долго моим домом был Париж, — резко ответила Мадлен. — Вам не на что жаловаться, граф: в конце концов, вы избавляетесь от утомительной обязанности сопровождать меня.

Мужчины обменялись взглядами.

— Значит, я еще раз проверю арендное соглашение? — спросил господин Леклерк.

— Буду вам очень признательна, — поблагодарила Мадлен, — поскольку я не переменю решение.

Граф устало вздохнул. Он выглядел настолько озабоченным, что Мадлен пожалела о своей резкости.

— Как бы вы ни решили, я сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь вам, — сказал он. — Однако я настоятельно советую вам подумать. Сдается мне, мы живем еще не в самые худшие времена так называемой Революции.

Следующие несколько дней Мадлен существовала в какой-то пустоте. Пустоте, наполненной Филиппом. Она почти готова была поклясться, что видела его сидящим в любимом кресле, а однажды ей даже послышалось, как он зовет ее из спальни.

Граф де Ренье продолжал бывать у нее ежедневно. Обычно он приезжал в своей карете и не задерживался надолго. В отношениях между ними чувствовалась некоторая натянутость, что казалось Мадлен вполне естественным — ведь его другом был Филипп, а не она. Создавалось впечатление, что граф посещает ее по обязанности, и потому, быть может, она не проявляла должного гостеприимства. Он же более не уговаривал ее покинуть Париж и, похоже, оставил мысли о собственном отъезде.

Проходили недели. Граф постоянно навешал Мадлен, стараясь во всем облегчить ей жизнь, но она оставалась безутешна в своем горе и, несмотря на эти визиты, одинока. Филипп составлял всю ее жизнь, и ни для кого другого в ней просто не было места. Она стала сама ходить за покупками. Хотя граф высказывал недовольство по этому поводу, Мадлен настояла на своем — по крайней мере теперь она не чувствовала себя такой затворницей.

Ближе к концу июня королевское семейство, находящееся после неудавшейся поездки в Сен-Клу в настоящем заточении в Тюильри, предприняло отчаянную попытку бежать из Парижа. Они надеялись пересечь границу и получить поддержку иностранных войск, но побег был организован крайне неумело и только ухудшил положение короля.

Граф, принесший Мадлен эту новость, выглядел более подавленным, чем ей когда-либо приходилось видеть. Он был достаточно хорошо знаком с королем и глубоко сочувствовал его положению. А, кроме того, он считал, что надеждам на конституционную монархию пришел конец.

В последующие несколько дней на улицах Парижа произошли очередные беспорядки. Толпы разъяренных горожан срывали вывески магазинов и гостиниц, где значилось имя короля, и чиновники всех рангов торопились снять эмблемы с геральдической лилией[11]. По словам графа, кто-то даже повесил на воротах Тюильри плакат, гласивший: «Усадьба сдается».

Когда король был возвращен в Париж, Учредительное собрание запретило гражданам оказывать ему какие бы то ни было знаки внимания. «Каждый приветствующий короля будет подвергнут телесному наказанию, — гласили объявления. — Каждый оскорбляющий его будет повешен».

Страсти накалялись. Когда демонстрация на Марсовом поле вышла из-под контроля, Национальная гвардия открыла огонь, и появились первые убитые — в сводках называлось число «тринадцать», но на улицах говорили, что их не меньше пятидесяти. Чтобы предотвратить полную анархию, было объявлено военное положение. Следуя совету де Ренье, Мадлен не выходила из дому. Благодаря ежедневным заботам графа и Жан-Поля она ни в чем не нуждалась, но чувствовала себя настоящей узницей.