Журнал Наш Современник 2009 #2 - Журнал современник

Лев Толстой, как известно, не жаловал многих своих предшественников и современников. К Федору же Михайловичу он испытывал любовь, в чём признается в письме к Николаю Страхову. Подтверждением искренней приязни стала и реакция Льва Николаевича на смерть Достоевского: "…И вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый близкий, дорогой, нужный мне человек"; "Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне дорог, и я плакал и теперь плачу".

Каторжане не любили Достоевского до тех пор, пока он не видел в них людей, когда же писатель стал смотреть на собратьев по несчастью "марей-скими" глазами, научился находить человека в человеке, неприязнь к нему исчезла.

Об отношении читателей к Достоевскому говорят тиражи тех журналов, которые он редактировал и где был основным автором. В первый год издания "Времени" подписчиков было 2300; а уже в следующем году их стало 4302 человека. Ситуация повторилась через десять лет в "Гражданине". В 1871 году тираж умирающего журнала с "плохой" репутацией с приходом Достоевского сразу увеличился в два раза.

О любви к писателю людей разного происхождения, положения, мировоззрения свидетельствует их реакция на его смерть. Достоевского провожали в последний путь великие князья, кабинет министров во главе с Лорис-Ме-ликовым, Владимир Соловьёв, Константин Победоносцев, Николай Страхов и многие другие известные и неизвестные люди России. Более 10 тысяч человек заполнили Кузнечный переулок и Владимирскую площадь, одних венков было шестьдесят семь, пятнадцать певчих хоров… По свидетельству Н. Страхова, "похороны Достоевского представляли явление, которое всех поразило. Такого огромного стечения народа, таких многочисленных и усердных заявлений уважения и сожаления не могли ожидать самые горячие поклонники покойного писателя. Можно смело сказать, что до того времени никогда ещё не бывало на Руси таких похорон".

И в других главах "Русской темы", в первую очередь таких, как "Товарищ Пушкин", "Нос", "Тяжёлые люди, или Провидение и поэт", "Одна, но пламенная страсть", "Последний гений", Пьецух стремится принизить, опошлить, осмеять всё то высокое в жизни и литературе, которое собственно и делает человека личностью духовной, а литературу - национальной, русской. Главная цель автора книги - представить жизнь-трагедию как жизнь-анекдот, христо-центричную отечественную словесность как порождение "тяжелых людей", "злодеев", писателей, по-разному ущербных, отпавших от Бога. Например, в эссе о Сергее Есенине "Одна, но пламенная страсть" утверждается, что главной страстью поэта была не его любовь к России, а страсть к самоубийству, самоуничтожению, якобы присущая русским.

В отличие от многих и многих, "правых" и "левых", Вячеслав Пьецух версию об убийстве Сергея Есенина обходит стороной, даже не упоминая о ней. Обходит по понятным причинам. С Э. Хлысталовым, Ф. Мороховым, С. Куня-евым, Е. Черносвитовым и другими исследователями, убедительно доказывающими факт убийства поэта, Пьецух спорить не решается. Версия же о самоубийстве органично вписывается в миф о страсти к самоуничтожению.

Произведения Есенина Пьецухом не анализируются, что характерно для всей книги "Русская тема". Не анализируются, уверен, потому, что сие занятие явно не по силам Вячеславу Алексеевичу. К тому же, видимо, он понимает, что к текстам Есенина ему лучше не прикасаться… Они сами по себе - опровержение сверхнесправедливых, убогих, мертворожденных оценок Пьецуха. Цитировать их мерзко, но приходится: "…Он постоянно сбивался с истинного пути. Отсюда все эти пьяные клёны и тополя, буйные головушки, бесконечные синтаксические ошибки, невозможные конструкции, вроде "И мечтаю только лишь о том", сусальности и прочие "спинжаки"; "…Он наиболее живо отразил нашу национальную наклонность к самоуничтожению, улестил русака разнузданностью и надрывом своей поэтики".

Когда же Пьецух "развенчивает" Есенина на материале фактов его биографии, то наглядно демонстрирует свои "знания", свою редкую "учёность". Особенно меня умиляет следующее утверждение: "Частенько ночевал по милицейским пикетам, но без последствий, поскольку Каменев приказал уголовных дел на Есенина ни под каким видом не заводить".

Про пикет - это, конечно, сильно сказано, словно бы иностранцем… Спишем сей казус на особую возбуждённость Пьецуха, вызванную "спинжа-ками" и "бесконечными синтаксическими ошибками". Зададим риторический вопрос: суд над поэтом и многочисленные уголовные дела, заведённые на него, - это не "последствия"? Знает об этих фактах Пьецух или нет, сказать затрудняюсь, хотя знать обязан. По свидетельству Сергея Куняева, на сегодняшний день удалось обнаружить 8 уголовных дел (три оригинала и пять копий), заведенных в период с 1920-го по 1925 годы. Эдуард Хлысталов выдвигает иную версию в своей книге с говорящим названием "13 уголовных дел Сергея Есенина" (М., 2006).

И ещё… Во-первых, Есенин был женат трижды, а не пять раз, как утверждает Пьецух. Во-вторых, в предложении "он как-то пробился на приём

к императрице Александре Фёдоровне" - туман, загадочность, неточность неуместны, ибо уже, как минимум, сорок лет назад этот эпизод из жизни Есенина был прояснён В. Вдовиным и П. Юшиным. И наконец, если последнее стихотворение поэта "До свиданья, друг мой, до свиданья…", написанное кровью, есть, по Пьецуху, проявление "дурного вкуса", то впору ставить вопрос о нравственной вменяемости эстета-оценщика…

В начале каждой главы Пьецух транслирует идею, которая далее развивается, обыгрывается на все лады. Чаще всего эта идея вынесена в заглавие, как, например, в эссе "Колобок" о Михаиле Пришвине. Сказочный персонаж - это, по Пьецуху, образ, выражающий сущность писателя, который "всех улестил, всех обманул, избежал кары за абстрактный гуманизм, оставил по себе (так у Пьецуха. - Ю. П.) чудесную прозу, которая вроде бы никак не могла появиться в царстве большевиков".

Показательно, что данное утверждение подаётся как аксиома: отсутствует не только анализ произведений Пришвина советского периода, но даже их упоминание; не цитируется, не комментируется и "главная книга" писателя - его уникальные дневники… "Повезло" только сборнику "За волшебным колобком", на материале которого Пьецух стряпает свой анекдот о Пришвине. Однако и в данном случае название книги утаивается от читателя. Утаивается потому, что вслед за названием автоматически должен всплыть год публикации - 1908, и тогда возникнут неудобные вопросы, ответы на которые в "Русской теме" отсутствуют.

И вообще - чем в очередной раз повторять мерзости в адрес России и русских, доставляющие вам, Вячеслав Алексеевич, явное наслаждение, потрудились бы лучше подтвердить свою "колобковую" версию конкретными фактами жизни и творчества Михаила Пришвина. И, пожалуйста, не забудьте о "Журавлиной родине", "Осударевой дороге", "Корабельной чаще", дневнике… Вы, конечно, можете делать вид, что не существует этих просоветских и однозначно советских книг, не существует многочисленных записей Пришвина разных лет подобной направленности. Вот только некоторые высказывания писателя, "съедающие" вашего "колобка", Вячеслав Алексеевич: "Большевики оказались правыми. Власть надо было брать, иначе все вернулось бы к старому"; "В новой вещи своей я хочу дать путь к коммунизму, не тот, каким дают его доктринёры, а каким я иду к нему, моя работа "коммунистическая по содержанию и моя собственная по форме", и такая моя, чтобы умный человек справа не подозревал меня в подхалимстве"; "Я - коммунист, и как все мы: солдат красной армии, выступающий на бой за мир"; "Слова Белинского сами по себе ещё ничего не значат и нужен к этому плюс: коммунизм. Значит, Белинский предчувствовал слово, но не знал его, а Ленин это слово сказал для всего мира: это слово - коммунизм".

Я, конечно, не свожу всё разнонаправленное, противоречивое мировоззрение и творчество Михаила Пришвина к идеологически окрашенным произведениям и высказываниям, а лишь настаиваю на том, что игнорировать их глупо, бесчестно, непрофессионально…

В тех же случаях, когда Пьецух снисходит до передачи реалий биографии Пришвина и других героев своей книги, то оперирует преимущественно общеизвестными - на уровне школы - фактами, сдабривая их приправами собственного изготовления. Например, в главе о Пришвине сообщается: "Из 3-го класса елецкой гимназии его исключили как грубияна по доносу учителя географии Василия Васильевича Розанова, будущего мыслителя, известного на всю Русь, который, в частности, очень гордился тем, что женат на любовнице Достоевского".

Следует уточнить: Пришвина исключили не из 3-го, а из 4-го класса. А то, что Пьецух мягко называет грубиянством, было угрозой Розанову лишить его жизни, о чем Василий Васильевич и сообщил директору гимназии. Донос же - это другое, господин писатель. К тому же, зачем сообщать об Аполлинарии Сусловой в елецкий период жизни Розанова, если он расстался с ней ещё в Брянске? Более того, узнав, что Суслова хочет вернуться, Розанов, по сути, бежал от нее в Елец.