Журнал Наш Современник 2009 #2 - Журнал современник

судьбе Рубцова, но и в духовной жизни нашего человеческого общества". Эта оценка относится к жившим или ещё, слава Богу, живущим людям. Действительно, в книге нет и следа привнесённой извне фантазии. Майя Андреевна, проработав 50 лет врачом, начисто чужда всяческих приукрашиваний, тем более на документальной исследовательской стезе, и считает их не только ненужными, но и опасными. Известный исследователь творчества Ф. И. Тютчева, сотрудник ИМЛИ РАН Л. В. Гладкова особо отметила, что книга написана природным русским языком и читается на одном дыхании, из неё возникает не только чистый, незамутнённый облик поэта, но и образ Святой Руси. Л. В. Гладкова процитировала строфу из стихотворения Тютчева:

Не верь в Святую Русь кто хочет, Лишь верь она себе самой, - И Бог победы не отсрочит В угоду трусости людской.

И после цитаты добавила: "Меня могут спросить: а где она, Святая Русь? - Она здесь, пусть сегодня под спудом, но мы и являемся носителями Святой Руси, и только мы своими поступками, делами, помыслами, верой выбираем, где нам жить - на помойке мировой цивилизации или на Святой Руси. Наши великие поэты - тоже жители Святой Руси, как и люди, изображённые в книге Майи Андреевны Полетовой. После этой книги хочется читать Рубцова, а это самое главное".

Следует отметить единство, единодушие, которое сложилось у выступавших на вечере. В этом смысле критик, писатель и литературовед Сергей Ку-няев был наиболее, если можно так выразиться, эпичен в своём выступлении. Он привёл самохарактеристику Н. М. Рубцова, изложенную в его письме к А. Яшину от 22 августа 1964 г.: "Предпочитаю использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания, которые звучали до нас сотни лет и столько же будут звучать после нас".

"Эта самохарактеристика Рубцова, - подчеркнул критик, - даёт нам самый надёжный ключ к его поэзии. И в этом же ключе выстроена книга Майи Андреевны Полетовой".

Лучше и точнее не скажешь. И далее: "Рубцов, явленный в этой книге, - это своего рода уникальный портрет Рубцова среди всех его портретов, которые возникли на наших глазах за последние 10-15 лет". В качестве сравнения Сергей Куняев подверг критике составленную Н. В. Поповым "из недоброкачественных мемуарных вырезок" книгу "Николай Рубцов в воспоминаниях друзей". И хотя А. А. Яковенко пытался оспорить эту критику, всё же нужно признать правоту С. С. Куняева. Сравнивая в этой книге (стр. 13) творческий уровень Бориса Примерова, Сергея Макарова и Павла Мелехина с уровнем Николая Рубцова, Н. В. Попов пишет: "Чем Коля мог парировать хотя бы эту троицу? Лишь "Видением на холме"? Но кто их тогда знал?". И далее: "Позже он прославился тоже в основном при помощи гармошки, досаждая всем жаждущим обычной тишины… " и т. д. Николаю Васильевичу Попову следовало хотя бы задним числом знать, что Н. Рубцов поступил на первый курс уже сложившимся поэтом. С. С. Куняев подверг критике и написанную Н. М. Коняе-вым биографию Н. М. Рубцова. Главный упрёк критика Коняеву заключается в том, что созданная им биография служит не раскрытию духовной субстанции поэта, а разделению на человеческое и поэтическое существо, которое как бы существует отдельно друг от друга, - чего не скажешь о книге М. А. Полетовой.

Священник о. Александр Елатомцев, как и М. А. Полетова, врач по своей первой профессии, возродивший православную школу на месте разрушенной в подмосковном селе Рождествено, выслушав всех выступавших, горячо и часто полемически выражавших своё мнение, образно заключил: "Я хочу вернуться к медицинской теме. При имени РУБцов мне приходит мысль. Мы, православные, сегодня разРУБлены, отРУБлены друг от друга. Я ехал сюда с удивительным чувством, что я здесь встречу близких людей, с которыми мне нужно найти точки сращения, хотя мы друг друга не знали. У всех у нас так или иначе были какие-то раны на теле, нас отРУБили от корня, от веры, отчего мы и страдаем. В русских сказках разрубленные куски некогда единого тела нужно сперва сбрызнуть мёртвой водой, чтобы они срослись. Поэзия

Н. М. Рубцова соединяет нас, разрубленных русских людей. Русская душа, тянущаяся кусок к куску, ярко представлена в творчестве Рубцова. Помимо мёртвой воды, без которой невозможно сращение единого тела, зарубцева-ние ран, необходима ещё вода живая, после воздействия которой народное тело оживёт и встанет. Эта живая вода - вера Христова, которую от нас отрубали. Дай Бог, чтобы мы сращивались и к этой воде обращались".

Вечер продолжался более четырёх часов, и в заключение мне представляется весьма важным указать на поразительное совпадение поэтической позиции Н. М. Рубцова: "Настоящий поэт - это жертва" (из книги М. А. Полетовой, стр. 225) с философией крупнейшего мыслителя ХХ в. А. Ф. Лосева, изложенной им в повести "Жизнь", которая впервые была опубликована в 1989 г.:

"Родина требует жертвы. Сама жизнь Родины - это и есть вечная жертва. ‹…› В самом понятии и названии "жертва" слышится нечто возвышенное и волнующее, нечто облагораживающее и героическое. Это потому, что рождает нас не просто "бытие", не просто "материя", не просто "действительность" и "жизнь", - всё это нечеловечно, надчеловечно, безлично и отвлечённо, - а рождает нас Родина, та мать и та семья, которые уже сами по себе достойны быть, достойны существования, которые уже сами по себе есть нечто великое и светлое, нечто святое и чистое. Веление той Матери Родины непререкаемы. Жертвы для этой Матери Родины неотвратимы. Бессмысленна жертва какой-то безличной и слепой стихии рода. Но это и не есть жертва. Это - просто бессмыслица, ненужная и бестолковая суматоха рождений и смертей, скука и суета вселенской, но в то же время бессмысленной животной утробы. Жертва же в честь и во славу Матери Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то самое, что единственно только и осмысливает жизнь. Преступление, жестокость, насилие, человеконенавистничество, - всё это ополчается на нас и на нашу Родину. Но всё это только и можно, только и нужно одолеть ради благоденствия Родины. Возмутиться отдельным преступным актом и вступить с ним в борьбу - мало. Это и всякое животное вступит в борьбу за то, что оно считает принадлежащим себе. Нет, побороть противника не ради себя и не ради своей идеи, и даже не ради только ближнего, а ради самой Родины, - вот где подлинное осмысление всякой человеческой борьбы против зла" (Лосев А. Ф. Я сослан в ХХ век… М., 2002. С. 544-545).

ЮРИЙ ПАВЛОВ

Во второй половине 80-х годов XX века началась очередная - теперь либеральная - кампания по дискредитации классиков русской литературы. Кампания, которая в XXI веке набрала ещё большую силу. Книга Вячеслава Пье-цуха "Русская тема", вышедшая 10-тысячным тиражом, огромным по нынешнему времени, - типичный образчик продукции такого рода.

В аннотации к книге говорится, что в ней собраны "очень личностные и зачастую эпатажные эссе". За этими словами, по сути, не стоит ничего: жанр Пьецуха не раскрывает сути главной проблемы, с которой сталкивается читатель. А она заключается в том, насколько авторская версия литературной биографии героев книги соответствует реальным фактам жизни и творчества русских классиков. И с этим - добросовестным, объективным, профессиональным отношением к фактам - у Вячеслава Пьецуха большие проблемы. Особенно явные там, где он говорит о нелюбимых им писателях.

Эссе "О гении и злодействе" буквально фонтанирует неприязнью к Ф. М. Достоевскому, что для единомышленников Пьецуха - давняя традиция. Особость позиции автора "Русской темы" проявляется иначе: он приписывает отношение ненавистников великого писателя всем его современникам. Эссе начинается утверждением, которое станет ключевым, лейтмотивным:

"Достоевского не любили. Его не любили женщины, каторжники, западники, студенты, III Отделение, демократы, аристократы, славянофилы, наборщики, домовладельцы, издатели и писатели".

В этом суждении Пьецуха вызывает возражение и само деление на группы, границы между которыми условны, подвижны либо вообще отсутствуют (как в случае с западниками и демократами), и единодушие внутри каждой группы, и то, как определяется всеобщее отношение к Достоевскому. Говорить о всех группах "нелюбителей" писателя нет места и смысла, приведу несколько примеров, свидетельствующих об ином - о любви к Достоевскому.

Лев Толстой, как известно, не жаловал многих своих предшественников и современников. К Федору же Михайловичу он испытывал любовь, в чём признается в письме к Николаю Страхову. Подтверждением искренней приязни стала и реакция Льва Николаевича на смерть Достоевского: "…И вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый близкий, дорогой, нужный мне человек"; "Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне дорог, и я плакал и теперь плачу".

Каторжане не любили Достоевского до тех пор, пока он не видел в них людей, когда же писатель стал смотреть на собратьев по несчастью "марей-скими" глазами, научился находить человека в человеке, неприязнь к нему исчезла.