Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

— Для чего Вам этот журнал бабушка? — (указываю на «Л. У»)

— Как для чего — учиться родной хочу, учиться.

— Председатель (колхоза И<.> Г<.>) приходит и говорит: «Бабушка! Иван пьянствует, на работу не вышел — протащи-ка его»…

— Ну я и протаскиваю. Когда складно выходит, а когда и нет. Я ведь не умею писать на бумагу, а все в голове держу и часто забываю.

Вот и читает мне сын журнал, а я слушаю. Лучше всего понравилось, как Гоголь работал, а другое понять не могу. <…>

А вот почему ненапишут, как песню составить, продернуть в колхозе кого-нибудь, чтобы весело и понятно всем было.

«Почему не напишут как песню составить». Думает не одна Корнева, а думают многие. <…>

03/IX — 34 г. Гудков Илья

Москва

Москва, 2, Арбат, 42, кв. 3

Трудно сказать, насколько запись Гудкова передает то, о чем говорила и тем более думала бывшая, как следует из того же письма, баптистка Корнева. Зато в его тексте вновь чувствуется газетное влияние — начиная с лозунга «учиться, учиться…» и завершая социальным заказом «от лица народа» на статью о рецептах сочинения для народных сказителей.

Сам И. С. Гудков к моменту отправки письма уже печатался. В письме есть ссылка на его публикацию «Народные загадки, частушки и песни» (Безбожник. 1934. № 7), так что какой-то опыт «правильной композиции» у него имелся, и он этим явно пользовался.

Кроме собирательства, Гудков оставил по себе память как один тех «миссионеров» (наряду с В. Н. Чернецовым, П. Е. Хатанзеевым, А. Н. Баландиным и др.), которые принесли письменность и литературу ханты и манси. Вот что сообщает о деятельности фольклориста Н. Коняев в предисловии к библиографическому указателю «Писатели Югры»:

За один только неполный год пребывания в окружном центре (И. Гудков и В. Сенкевич (Гудкова) вернулись в Москву в августе 1938-го) они силами учащихся и преподавателей выпустили четыре 80-ти страничных номера рукописного фольклорно-этнографического и литературно-искусствоведческого журнала «Советский Север», опубликовали в местной и центральной периодике несколько серьезных статей о зарождающейся хантыйской и мансийской письменной поэзии, фольклоре и этнографии. Это они перевели на русский язык и сделали достоянием читателя первые поэтические опыты ханты Леонида Вайветкина, Григория Лазарева, Кирилла Посохова, манси Матрены Вахрушевой. В 1939 году на страницах «Омского альманаха» их стараниями увидела свет «Песня о Ворошилове» ханты Дмитрия Тебетева, а в следующем году в омском же сборнике «Хантэйская и мансийская поэзия» были напечатаны в их переводе стихи ханты Л. Вайветкина, Г. Лазарева, К. Посохова, «Октябрьская песня» Даниила Тарлина, написанная в соавторстве с Григорием Вайветкиным, Д. Тебетева, манси М. Вахрушевой, Николая Свешникова[993].

К культурно-просветительскому миссионерству можно относиться по-разному, но так или иначе И. С. Гудков помимо прочего оказался одним из участников проекта «советский „фейклор“», исследование которого в разных аспектах привлекает сейчас серьезное внимание[994]. Позже он публиковался и в «Литературой учебе»[995]. А еще будучи студентом переписывался с Горьким, который посылал ему в ответ книги. В письме 1928 года он делился с мэтром следующими своими успехами: «Написал 2 работы: 1). Фольклор Тв<ерской> текстильной фабрики. 2). Блатной (воровской) фольклор и блатная музыка на фабрике и в деревне» (Тверь, ул. Советская, д. 20, 28. 03. 1931 г.; ед. хр. 240, л. 7).

Казалось бы, каждый из упомянутых представителей советской культуры так или иначе соприкасался с «Литературной учебой», но вряд ли их можно назвать «выпускниками» этого заочного образовательного «учреждения». Свою карьеру и Ахрем, и Шехтер, и Гудков выстраивали независимо от журнала или в лучшем случае «по касательной».

«Буду краток» (Нетипичные профессии)

К концу первого года издания редакция журнала озаботилась тем, чтобы выслушать от читателей критику в свой адрес, и разослала соответствующий вопросник с обращением к библиотекарям: «Товарищи библиотекари, доведите анкету до сведения каждого читателя „Лит. учебы“. Напишите нам, как оценивают журнал ваши читатели» (ед. хр. 35, л. 4). Анкета была приурочена к концу 1930 года. Решение ее подготовить обсуждалось на заседании редколлегии 23 декабря 1930 года (ед. хр. 4, л. 12), однако сохранившиеся письма читателей с ответами проштампованы канцелярией «Литературной учебы» лишь в декабре 1931 или в январе 1932 года (ед. хр. 35).

Ответы не были многочисленными и, выполненные по заранее подготовленному шаблону, предоставляют мало возможностей для того, чтобы более или менее точно судить о читательской массе. Что касается сферы профессиональной занятости, подсчеты самой редакции дали следующие результаты:

рабочих — 13 человек;

крестьян — 2;

служащих — 13;

преподавателей — 4;

студентов техникумов и вузов — 6;

научных работников — 4;

окружной прокурор — 1.

Эти цифры не совпадают с картиной, которая реконструируется по другим материалам, но дополняют ее. Писем от крестьян и преподавателей сохранилось больше, от служащих меньше. На точность, правда, ни в каком случае рассчитывать не приходится — данные очень неполны.

Человек из окружной прокуратуры действительно вел переписку с литературной консультацией. Из сохранившегося письма не ясно, какие мотивы заставили его пытать счастья на поприще литературы, однако оно прекрасно передает особенности риторики и антураж профессии: к категоричности стиля добавляется и, что было редкостью, печать на машинке, и «солидная» подпись при отсутствии грамотности.

Буду краток. Очень сожалею о том, что не зная Вашей фамилии, мне человеку, малограмотному, становится трудно, иметь с Вами переписку по вопросам литературной деятельности, т. к. незная с кем имею дело, я вынужден умалчивать о встречающихся у меня по литературной работе — затруднениях, а также умалчивать о основных, весьма интересующих меня вопросах, которые по моему, несомненно могут быть разрешены Редакцией «Лит. учеба». Об этом напишу позднее.

1–2 ноября с. г. мною (вторично) Вам были направлены новые материалы, на которые я до сих пор от Вас не могу получить нужного отзыва. Числа 25/XI, я получил от Вас копию прошлого отзыва, что меня не устраивает. По моему на каждые присланные (новые) материалы, Редакция должна давать совершенно, (судя по материалу) иные отзывы. Я лично не знаю, какая у Вас имеется на этот счет установка, но мне все же становится странным, ограничивать начинающего писателя, одним единственным отзывом, тем самым стеснять его литературный кругозор и не давать ему развиваться, Благодаря Вашему молчанию.

На основе этого я прошу Вас уважаемый товарищ, сообщить мне, на затронутый мною вопрос и по возможности выслать мне, на посланные материалы отзыв.

Жду скорого письменного ответа.

С литературн. приветом — <подпись> (Антонов)

Мой адрес:

Усть-Абаканск, Хакасской Автономной области, Зап. Сиб. Края,

Хак<асская> обл. прокуратура А. А. Антонов.

лиц. счет № л/990.

17/XII — 30 года <…>

Среди прочих выделяется случай начальника химической службы 95 стрелковой дивизии, дислоцировавшейся в Первомайске, письмо которого, напротив, выдержано в восторженных тонах: «…Это то чего нам учащимся писать не хватало». Посылая в консультацию стихи, о себе он сообщает:

<На бланке военного приказа> 1930 3/4.

Я военный, в литорганизациях не состоял и не состою. Писать начал около 5 лет назад. Статьи и заметки военного характера печатались в прошлом в «Военном вестнике» и «Красной звезде». Рассказы печатались в «Мартене» приложении к «Звезде» (газета — г. Днепропетровск). Много есть начатого, чернового. До сих про писал больше прозой, хотя были попытки взяться за стихи. Экскурсия этого года на Днепрострой и др. места, где я увидел наше строительство, вдохновила писать стихи о качестве и ошибках, которых конечно судить не мне. <…>

<Подпись неразборчива>

У.С.С.Р. гор. Первомайск (Голта)

Писем от других представителей нетипичных для подписчиков журнала профессий практически нет — разве что от 44-летнего кустаря-портного И. Ф. Жеребченко (Селидовский район; ед. хр. 249, л. 17–18). Не пользовалась спросом «Литературная учеба» и у руководящих работников заметного ранга. Среди ее читателей, кроме прокурора и начальника химической службы дивизии, самую высокую начальственную должность занимал командир батареи А. Барсков (Томск, 1931; ед. хр. 245, л. 39 об.). Думается, это хороший довод в пользу гипотезы, что профессиональное писательство интересовало советских людей в первую очередь как неожиданная, поначалу кажущаяся легкой, возможность вырваться из социальных низов общества.