Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

Как же работать теперь?

1) Продолжать работать чернорабочим?

Чернорабочим я совершенно не вижу производства, жизни. Нет времени для литературной работы, маленькая зарплата, е<л>е удовлетворяющая минимум потребности человека. Нужно это продолжать? Бросить?

2) На какую работу, на ту работу, от которой убежал. О ней мне не думалось <нрзб> Правда можно бы поступить на такую работу, на которой я видел-бы людей, страну, жизнь. Например, в редакции. Но где, как найти такую работу?

3) Приобрести какую-нибудь специальность для работы на производстве. Это на Магнитострое сделать легко. Это из двух работ самая лучшая. Я хорошо буду знать производство, людей. Я со всеми буду бороться за темпы. Производство оздоровит <мое?> прошлое.

Но… я плохо буду видеть весь Магнитострой, а это мне необходимо. Потом, неужели 9 лет учебы, бессонные ночи, голодные дни, — пропали напрасно? Разьве профессии сборщика я не смог бы преобрести без 9 летки? Рабочие стремяться в рабфаки, техникумы, вузы, а я ведь бегу от них? Разьве это не будет шаг назад.

Я мучуюсь сейчас над этими вопросами, у меня сейчас маленькая зарплата, плохая пища, нет одежды, нет женщин, которых я хочу. Я ведь мне 21 год скоро будет. Но боюсь я не трудностей! Нет. Я относительно пережил много трудностей. Но если это нужно, целесообразно для общества для себя, я переживу еще больше. И еще меня тревожит вот что. Я средняк, с ошибками в прошлом. И многие на мое врастание в класс будут смотреть как на механическое приспособление к пролетариату, пролазавание, приобретение рабочего стажа. А мне не хочеться, чтобы меня не понимали. Я не приспособляться хочу, а найти правильный путь. Их много. И у каждого светлые и темные стороны. Вас я люблю с тех пор как узнал о Вас по первым рассказам и лучшим признанием служит это письмо. Эти вопросы.

Письмо это не случайно, — оно результат 8 летней работы над Вашими книгами, результат 20-летней жизни…

Вот вывернул себя перед Вами и легче стало, свободней.

Это исповедь человека, вновь обретающего жизнь, обретающего с вопросами, которых не может разрешить, который мучается ища их решения. Не художественна она потому что писана отрывками между делом, в палатке, где не умолкаем шум. <…> С лит-приветом от Астафьева.

Адрес: С.С. С. Р. Уральская область, г. Магнитогорск. Главная почта. Абонементный ящик № 70 <1931 г.>

Письма-покаяния не часты, но встречаются. Они привлекали внимание редакции «Литературной учебы». Уже в первом номере журнала обсуждалось послание одного раскаявшегося комсомольского поэта, который описывал свой жизненный путь следующим образом: «…благодаря моим ораторским способностям, умению приспосабливаться и умению сочетать черное с белым, я печатался во всех периодических изданиях городов Николаева, Одессы и Херсона…»; «…благодаря громкому делу об изнасиловании одной начинающей поэтессы мною и еще двумя поэтами, я вылетел из комсомола…»; «…написал нашумевшие (особенно в Одессе и Николаеве) порнографические поэмы и снова попадаю под судебную ответственность. Но зато уже после всего этого наступает капитальный переход к лучшему»[998]. «Литературная учеба» с известным сочувствием отнеслась к человеку искусства, чьи уголовные «шалости» не квалифицировались как политические.

Несмотря на оптимизм, выраженный М. Рыбниковой, найти «идеологически выдержанные» тексты в присылаемых рукописях гораздо сложнее, чем нарушающие стандарты. Вот варианты «мягкого» приговора литконсультантов девятнадцатилетнему беспартийному горняку, автору рассказов:

Получили Ваше письмо и рассказ «Ванька». Очень жаль, что Вы бросили учиться. <…>

Рассказ «Ванька» написан беспомощно. Попытаемся Вам это разъяснить. В какое время происходит описанное в Вашем рассказе? Если выбросить слово «сельсовет» из письма Ванькиной матери, и заменить его именем — отчеством какого-нибудь «сердобольного» кулака, к которому она обратилась за помощью — ничто в рассказе не изменится. Современности в нем совсем не ощущается. Классового расслоения в деревне, судя по Вашему рассказу, не существует. Упорная борьба с кулачеством проходит мимо Вашего поля зрения. <…> Главный герой — Ванька — в Вашей подаче — кулачок, который думает только, как бы побольше заработать, на которого завод не оказал никакого влияния <…>.

Рассказ производит впечатление, что автор недостаточно знаком с жизнью и бытом деревни.

Присланный Вами рассказ «Непонятное», собственно, рассказом назвать нельзя: в нем нет ни темы, ни композиции, ни характеристики действующих лиц.

Основная Ваша ошибка — неудачно выбранный материал. В наши дни, дни горячей борьбы за социалистическое строительство, неуместные и ненужные самодовлеющие описания любовных переживаний и душевных мелодрам.

Рассказ лишен не только социальной, но и художественной ценности.

Пошленькие разговоры о певицах, о весенних романах и настроениях чрезвычайно далеки от занимающих и волнующих советского читателя вопросов.

Еще один пример критической оценки:

Ваша повесть «Нетолла», ввиду ее серьезных идейно-художественных недостатков не может быть принята к печати. <…> на основании вашей повести, можно с большим трудом поверить, что дело идет о женщинах национальной Республики, и именно, Абхазии. <…>

Ваша основная героиня Натолла <sic> — дочь богатого крестьянина (кулака). Из нее вы захотели сделать передовую советскую женщину, женщину-коммунистку <…>. Это ваша центральная коллизия, из которой вы приходите к выводу о благородстве стремлений девушки из кулацкой семьи, о ее нравственном превосходстве перед членами бедняцкой горской семьи <…>. Представителей бедняцкой семьи вы подаете — как тиранов благородной чистой девушки <…>, как людей морально-развращенных (Асан), как эксплоататоров и пьяниц. Вам должно быть понятно, что такая трактовка образа Натоллы и ее сопоставления с бедняцкими героями — идеологически неверны. <…> Дочь кулака Нат<о>лла неустрашимый, последовательный большевик, организатор колхоза — в финале, и бедняк Асан, как противник коллективизации.

Дав решительную отповедь политическим интенциям автора, рецензент переходит к обсуждению художественных несовершенств литературного произведения, которые, разумеется, обусловлены той же ошибочной общественной позицией. Нетрудно заметить, что каждый раз речь идет о категории «заблуждающихся», а не о категории сознательных врагов советской власти. «Заблуждение» же, по сути, выражается в том, что начинающий писатель не выдерживает (как будто по К. Кларк) некий «соцреалистический сюжет». Форма и идеология связаны очень прочно.

Осознавать несвоевременность своего творчества может начинающий литератор, ощущающий, что избранные им форма и сюжет противятся общественно значимой проблематике. Так, тов. Тудоровская откровенно признается: «Лирическое направление своих стихов, считаю нежизненным» (ед. хр. 239, л. 29). Критичен по отношению к собственным поэтическим опусам и тов. И. Н. Силонин:

Иван Н. Силонин, проживающий в г. Н.-Новгороде в Ф<абрично->З<аводской>ШК<оле> по Арзамасскому шоссе надзорский корпус кв. № 56.

Рождения 1910 г. по социальному происхождению крестьянин-бедняк, беспартийный русский окончил 7 гр<уппу>. городской школы в 1930 г. В настоящее время работаю электромонтером в ВЭО <Всесоюзном электротехническом объединении>. В литературной организации не состою, писательством не занимался, но желание к этому ремеслу огромное.

5/III 1931 г.

Врятли мое следующее стихотворение будет полностью отвечать современной пролетарской поэзии и врятли оно образно написано, но поскольку оно у меня написано первым еще весной прошлого года, то поэтому я его посылаю в консультационный отдел с целью указать на недостатки моего стихотворения.

            Весна идетВыше солнце поднимаясь,Греет землю все теплей.Вихри снежные взвиваясь,Воют, плачут все сильней      Ветер теплый с юга дует      С собой гибель им несет      Землю дождиком омоет,      Грозно молния блеснетВесну новую встречаяПтицы песни запоютДеревья ветвями качаяЗелень первую дадут      И беря пример с совхоза      Заработает смелей      Трудовой народ колхоза      Дружно, бодро, веселей.

На фоне почитания государственных институтов литературы вообще и журнала «Литературная учеба» в частности контрастным выглядит случай, который вольно или невольно подчеркивает абсурдность сложившейся в СССР ситуации с писательством. Неизвестный автор прислал в редакцию «предупреждение», полное самых решительных настроений: