Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не злорадством, а грустным укором сопровождалась эта мысль: за долгие годы, прошедшие с той поры, когда Баджи жила в доме Шамси, многое дурное, что она видела от старшей жены, позабылось, недоброе чувство выветрилось. И теперь, как к тому обязывало гостеприимство и уважение к старшей, к бабке трех внучат, Баджи, с приличествующей учтивостью, хотя и без особой теплоты, промолвила:
— Входи, Ана-ханум, милости прошу, гостьей будешь… — и совсем другим, дружеским тоном обратилась к Фатьме и к ее детям: — Входи и ты, мамаша, и вы, ребята, входите, рада вас видеть!
Ана-ханум переступила порог, решительным шагом прошла по галерее, отстраняя пеленки, висевшие на веревках и преграждавшие ей путь.
— Это и есть ваше жилище? — разочарованно протянула она, войдя в комнату и оглядываясь по сторонам. — Не просторно живете, скажу прямо!
— Обещали нам дать квартиру в новом доме, — сказала Баджи, словно оправдываясь.
— Из обещаний, как говорится, плова не сваришь, — нужны к ним и рис, и масло, и сахар! — Помолчав, Ана-ханум подозрительно спросила: — А муж твой где?
— В школе, на работе.
Ана-ханум усмехнулась:
— Мой теперь тоже — советский работник! Ходит в «Скупку ковров», у Ругя служит, зарабатывает на хлеб… — она махнула рукой, словно желая сказать: «Дожил!» Затем, кивнув на коляску, закрытую кисейным пологом, приказала: — А ну, мать, покажи-ка свою дочку!
— Она спит.
— Ничего!
Баджи осторожно приподняла полог, легким движением руки отогнала назойливую муху. Гости, сгрудившись подле коляски, принялись с любопытством разглядывать Нинель.
Сладким сном спала в своей коляске маленькая Нинель, не ведавшая мирской суеты, — ни горя, ни счастья, ни ненависти, ни любви. И лишь время от времени то морщилась, то улыбалась во сне, то вздрагивала, то сжимала свои крохотные кулачки, словно в предчувствии всего того, с чем предстоит ей встретиться, когда она станет взрослой.
— Красивая будет! — деловито объявила Ана-ханум и снизошла до одобрительной улыбки.
А вслед за тем появились улыбки, ласковые слова и у остальных гостей, и Баджи в один миг, до конца, простила Ана-ханум ее тычки, брань, все дурное и злое, что некогда видела и слышала от нее.
Баджи бросила на Фатьму самодовольный взгляд, словно желая сказать: «Как видишь, Фатьма, не только ты мастерица рожать славных детишек!»
А Фатьма, прочтя ее мысли, ответила:
— Признаться, когда ты меня жалела, я думала: жалеть меня, несчастную, конечно, следует, но так ли уж велико счастье у самой Баджи — без мужа, без детей. А теперь у тебя дочка — здоровенькая, красавица, золотце!
В глазах Баджи слезы радости, благодарности. Слушать бы и слушать такие слова! Но Ана-ханум оборвала Фатьму:
— Хватит, хватит хвалить! Еще сглазите девчонку!
И она принялась рассказывать, как в Крепости недавно сглазили малютку — такую же, как Нинель, и та в один миг оглохла и онемела.
Баджи улыбнулась:
— Бабская болтовня это, Ана-ханум!
— А вот в не болтовня — мне тетка этой девочки рассказывала.
Они заспорили. Баджи стояла на своем: стыдно в наши дни говорить про дурной глаз! — но втайне была довольна, что ее дочку перестали хвалить. Все — в меру. Хватит! Не ровен час, в самом деле, сглазят ребенка. Лучше поостеречься!
— Ты за дочкой покрепче приглядывай, женское счастье хрупкое, как стекло, — наставляла Ана-ханум.
— Я с дочки глаз не спускаю ни днем, ни ночью, никому не доверяю! — охотно соглашалась с ней Баджи.
— Вот это правильно!
Фатьма неуверенно спросила:
— А как же будет у тебя теперь с театром?
Будто кто-то кольнул Баджи… С театром? Уже с полгода, как она туда не ходит. Радость мигом куда-то отошла и нахлынула забота… С театром? Надо ж было, чтоб в такую счастливую минуту Фатьма задела больное место!
— Баджи теперь не до того, чтоб перед чужими людьми выплясываться! — поспешила ответить за нее Ана-ханум. — Ну, разве театр это занятие для азербайджанки? Побаловалась Баджи — и ладно! А наше настоящее женское дело, наше счастье — мужа ублажать и детей рожать. Иначе… Вот Фатьма, хотя и родила троих, а с мужем своим, Хабибуллой-беком, ужиться не смогла — все не то да не так. И что же получилось? Вот, любуйся!
— С Хабибуллой ей было б еще хуже, — заметила Баджи.
Ана-ханум окинула Баджи осуждающим взглядом, в котором Баджи прочла:
«Знаю, что это ты подбиваешь мою дочку на развод, — что же еще остается тебе говорить?»
— Такой он или сякой, а муж! — строго сказала Ана-ханум. — Забыла ты, видно, что муж — тень царя, а царь — тень аллаха, и мужу, значит, нужно подчиняться. Аллах, царь и муж — испокон века наши господа.
Было время, Фатьма бездумно, покорно повторяла любое суждение матери. Но с некоторых пор она осмеливалась возражать, перечить, особенно, когда речь заходила о положении женщины, о семейных делах.
Фатьма и на этот раз осмелилась, сказав:
— Это, мать, так в старое время говорили, а теперь то время прошло!
Ана-ханум прикрикнула:
— В старое время люди были умней, чем нынче, и уж, во всяком случае, умней тебя, дура несчастная!
— Ум дочки — от матери! — огрызнулась Фатьма.
Они затеяли перебранку.
Ана-ханум разволновалась, разошлась. Казалось, она хотела убедить Баджи, что не утратила своей былой власти. Внучки и маленький Аббас исподлобья поглядывали на бабку, словно готовые, если дело примет крутой оборот, выступить на защиту матери.
Младшая Гюльсум, насупившись, сказала:
— Ты зачем, бабушка, нашу маму обижаешь?
Ана-ханум отмахнулась:
— Не твоего ума дело, отстань!
Но девочка не отставала, и пришлось Ана-ханум ответить:
— За то я ее обижаю,
