Елизавета I - Маргарет Джордж

в Англии, чтобы поддержать ее притязания на престол. Церемония разжалования была торжественной. Сначала герольдмейстер ордена в сопровождении герольдов и лорда – носителя черного жезла провозглашали, что провинившийся лишается звания кавалера ордена. Дальше герольд снимал щит, знамя и меч, но не тихо. Все это срывали со стены и бросали на пол, после чего с позором протаскивали по полу капеллы и вышвыривали за порог через западную дверь, а затем через всю территорию замка пинками гнали к реке и скидывали в воду.

Я опустилась в одно из темных резных кресел. На полу чуть дальше в проходе виднелась плита с именем моего отца. Он завещал похоронить его «в хоре, посередине между креслами и высоким алтарем», куда его и принесли в холодный февральский день.

Без малого ровно пятьдесят лет тому назад. Пятьдесят лет без него, и тем не менее он направлял мои мысли каждый день. Как бы мне хотелось поговорить с ним, хотя бы пять минут, обо всех тех решениях, которые мне пришлось сделать о судьбах Англии. Но нет, мне понадобилось бы куда больше времени. Мне понадобилось бы по меньшей мере минут пятнадцать: пять, чтобы рассказать ему обо всем, что произошло после его смерти; еще пять, чтобы кратко обрисовать текущий кризис; и уже после этого, и только после этого, поговорить о том, как быть дальше.

Время! До чего же ты жестоко! Ну почему мы не можем изъять пятнадцать минут из прошлого и приберечь их до настоящего, до тех пор, пока они нам не понадобятся? Пятнадцать минут. Это все, чего я прошу. Так мало. Так недостижимо.

41. Летиция

Август 1596 года

Слухами земля полнилась. Они летели впереди возвращающихся войск, беспрепятственно преодолевая все границы, все горы, ущелья и напрямую достигая наших ушей. Молва утверждала, что мы одержали головокружительную победу при Кадисе. Город был наш; мы захватили и его, и испанский флот. А мой сын стал героем этого похода – он первым прорвался за стены Кадиса. Ни чего-либо, кроме этих безумных очертаний, ни какую добычу мы взяли, в слухах не говорилось.

Должно быть, немалую. Кадис был городом богатым, и поживиться там наверняка нашлось чем, даже если в гавани не стояли корабли с сокровищами из Америки. По слухам, на рейде ожидали разграбления с полсотни кораблей.

– Давай праздновать! – Я разлила по кубкам сладкий херес. – Выпьем же лучшего испанского вина за их падение! Из самого Хереса!

Я протянула кубок Шекспиру, растянувшемуся на кровати. Он приподнялся на локте и, взяв кубок, на мгновение поднес его к глазам, а затем пригубил.

– Действительно лучшее, – согласился он. – А вы знаете толк в винах, графиня.

Я терпеть не могла, когда он так меня называл.

– И не только в винах, как тебе прекрасно известно.

Эти три месяца, на протяжении которых трое блюстителей моей нравственности находились в отлучке, даже по меркам Рима времен Нерона стали настоящей оргией. Разумеется, вдвоем оргию не устроишь, но Шекспир один стоил нескольких. Он был неистощим на выдумки и никогда не повторялся, из ночи в ночь, изо дня в день. Порой мне казалось, что он примеряет на себя различные роли. Он ведь был актер.

– Вы меня портите. После этого сложно снова становиться Уиллом, что я вынужден делать регулярно. – Он поставил кубок на прикроватный столик и поднялся. – Что я вынужден сделать и сейчас.

Он через всю комнату прошел к сундуку и достал оттуда свою одежду:

– Вот видите? Складывать одежду в сундук вместо того, чтобы просто бросить ее кучей на полу, мне не по статусу.

– Куда ты пойдешь?

– У нас сегодня вечером представление. Мне придется поторопиться.

Он выглянул в окно, пытаясь определить время.

– Что-то я не заметила, чтобы ты учил слова.

– А мне и не надо их учить. Я сам их написал.

– Что вы сегодня даете?

– Приходите – и увидите.

Мне бы очень хотелось, но этим летом я старательно держалась от театра подальше. Если меня будут там видеть, все может выплыть наружу, а я более всего хотела сохранить нашу связь в тайне.

– Ты же знаешь, что я не могу.

Мне бы очень хотелось. Мне хотелось увидеть его на сцене, увидеть, как он перевоплощается в другого человека.

– Останься со мной. Не ходи никуда.

Не знаю, зачем я это сказала. Чтобы испытать его?

– Нет. – Он принялся натягивать туфли. – Вы должны понимать, Летиция.

– Я просто пошутила, – небрежно бросила я. – Я знаю, что театр ты ценишь куда больше моего общества.

– Это то, чем я зарабатываю себе на жизнь, – сказал он.

– Это то, что ты любишь, – отозвалась я.

Он поцеловал меня в щеку и побежал по лестнице вниз. Каждое его движение выражало рвение.

– Возвращайся потом ко мне! Хочу услышать все до последнего слова!

Он ничего не ответил, и я выругала себя за то, что это произнесла. Дверь за ним захлопнулась.

Весь вечер я боролась с искушением поехать в театр. Обыкновенно из подобной борьбы я не выхожу победительницей, но сегодня все-таки победила. Я попросту не могла себе позволить туда поехать, не могла позволить, чтобы меня увидели. Я завидовала его той, другой жизни, компании товарищей по актерскому цеху; свободе, с которой он перевоплощался в совершенно иную личность, пусть даже всего на несколько часов и через своих персонажей. Он сам создавал новые миры; у него не было никакой необходимости пускаться в плавание.

«Мой разум – царствие мое…» Шекспир наизусть прочитал мне стихотворение сэра Эдварда Дайера целиком, но запомнила я только первую строчку: «Источник радости нетленной, чистейший кладезь навсегда души услады несравненной». С таким же успехом он мог описать этими словами себя самого. Впрочем, возможно, все поэты были таковы, и мироощущение у них было схожее.

Что я вообще знаю о Шекспире? Родом он из Уорикшира, сельский житель, происхождения совершенно не аристократического. Ему тридцать два года. В восемнадцать он женился, у него трое детей. Жена на восемь лет его старше. Возможно, его всегда тянуло к зрелым женщинам? Когда он переехал в Лондон, чтобы писать и играть на сцене, она не последовала за ним, а осталась в Уорикшире. Заручившись покровительством молодого графа Саутгемптона, он опубликовал снискавшую ошеломляющий успех поэму «Венера и Адонис», за которой год спустя последовала «Обесчещенная Лукреция». Он играл в труппе «Слуги лорд-камергера» и писал для них пьесы. От всех подарков, которые я пыталась ему дарить, он наотрез отказывался, словно они могли каким-то образом его скомпрометировать. Я имею в виду, от всех