Золочёные горы - Кейт Маннинг

в леднике. И потом, я принес хорошую новость для газеты. Так что позвольте мне отогреться немного, пока я все расскажу. Керриган отправился к Собачьему Клыку рассказать ребятам.

Я протянула ему стакан, не скрывая радости от встречи с ним. Весьма довольный собой, он налил себе виски и произнес словно тост:

– Комитет труда Колорадо оштрафовал нашу дьявольскую компанию за правонарушения и несоблюдение договоренностей. Боулз и начальники обязались поднять зарплату и сделать восьмичасовой рабочий день. Я только что пришел из конторы, и мы заключили устные договоренности и пожали руки. Теперь осталось, чтобы эти крысы поставили свои подписи под контрактом.

– Все благодаря тебе, – воскликнула я.

Джордж триумфально улыбнулся.

– Не только! Твой отец начал все это год назад. И все благодаря храбрецам в лагере, морозившим свои орешки и охранявшим укрепление на склоне. Но я приму все выражения благодарности. Даже всего одно.

– Держи мое выражение, – сказала я. Снова старая шутка. Но я от нее не уставала. Мы улыбались собственному остроумию. У печи Джордж протянул руки, согревая ладони. Подбросил еще угля в очаг и оставил дверцы открытыми, любуясь мерцанием тлеющей золы. Потом вздохнул.

– Как только ребята заключат договор, мне жаль это говорить, Фиалка, но мне снова придется уехать.

Он взглянул на меня, чтобы узнать, что я об этом думаю.

– Так скоро? – спросила я. – Но ты только-только вернулся.

– Работа выполнена, в общем и целом. У нас есть соглашение.

– Думаешь, они вправду его подпишут, Джордж? Не доверяю я полковнику. Боюсь, они просто заплатят очередной штраф и продолжат работать по-старому.

– На этот раз я питаю надежду. Как бы то ни было, для меня здесь работы не осталось. Начальник подразделения отправляет меня на южные шахты. Там забастовка угольщиков в Тринидаде.

– В лагерь Рокфеллера? Это опасно. Губернатор послал туда войска. У них есть пулеметы.

– Да, еще те мерзавцы. – Он скосил на меня глаза. – Если меня прошьют из пулемета, ты расстроишься?

– Не говори так. В тебя не станут стрелять.

– В меня первого и станут. Но я лелею мысль, и довольно часто, что ты прольешь из-за меня пару слезинок, если я погибну за правое дело. И будешь грустить.

– Конечно, буду. О чем ты говоришь? – Я не смотрела ему в глаза.

– Je t’aime, – сказал он.

– Извини? – Я решила, что ослышалась.

– Я ходил в библиотеку Денвера во французский отдел. Выучил три фразы: J’ai faim. J’ai soif. Je t’aime[117].

С таким славным сильным акцентом Джордж произнес эти слова. Чтобы отвлечь его и не обращать внимания на последнюю часть, я стала поправлять его прононс, как школьная учительница.

– Non, Джордж. Надо говорить так: J’ai faim. J’ai soif. Je t’aime.

– Правда? – проворковал он и ударил себя в грудь. – Ты меня любишь!

– Я этого не говорила! – воскликнула я. – Нет, я сказала…

– J’ai faim, – повторил он. – J’ai soif.

Он был голоден. Он хотел пить. И третье. То, что я силилась не слышать, притворяясь, что не разделяю его чувств. Я все сильнее погружалась в пучину. Ни слова не сказала ни по-английски, ни по-французски о том, что я теперь миссис Паджетт. Я рассмеялась.

– Если голоден, съешь бутерброд!

И пошла к буфету намазать маслом кусок хлеба. Он съел его, пока я помогала ему прикончить спиртное. Мне следовало сознаться. Но у сердца свои потребности. Меня сжимали тиски одиночества. Je t’aime, – сказал он. Я тоже была голодна и жаждала этих слов на любом языке. Следовало отправить его восвояси. Вместо этого я засыпала его вопросами о профсоюзе, о Объединенных горнорабочих, о его бродячей жизни в дороге, о борьбе за дело ОГА. Он рассказывал, а я делала вид, что не замечаю огня, горевшего в его глазах, улыбок, брошенных в мою сторону. Не замечаю, как его пальцы теребят складки брюк и ерошат его темные волосы. Пряди падали на лицо, как крылья ворона. Он заправлял их за уши. Поймав мой взгляд, он заметил:

– Мне пора подстричься.

– Подстричь волоса, – усмехнулась я, захмелев. – Так говорила мама. Она всегда подстригала отца.

– А это мысль! Принеси ножницы!

– Ножницы! – повторила я.

– Стригали! – Он схватил их со стола.

И мы засмеялись, чувствуя себя дураками. Pluralia tantum стали нашим тайным кодом, объединяя нас в единое целое. С Джорджем я не чувствовала себя недостойной: нищенкой, католичкой, иностранкой. Мы были слеплены из одного теста. Я взяла ножницы с типографского столика. Джордж снял галстук. Я завязала передник ему вокруг шеи и угрожающе полязгала ножницами за его спиной.

– Ох, – застонал он. – Ощущаю колики. Колику.

– Всего одну? – Мы снова захохотали, просто лопаясь со смеху.

– Стой, – сказал он. – Зеркало у тебя есть?

– Ты не захочешь смотреть в зеркало после того, как я сделаю свое дело. Сиди смирно.

Я расчесывала ему голову гребнем и остригала прядки темных волос. Мы больше не разговаривали. Джордж закрыл глаза, и я изучала изгиб его бровей и шрам, тянувшийся по щеке от виска. Скрип ножниц прорезал тишину. Обрезанные волосы падали на пол. Я отогнула хрящик уха, подровняв волосы вокруг основания, потом линию над потрепанным воротником вдоль затылка. Он не открывал глаз. На лице его отразилась сосредоточенность, дыхание стало напряженным. Воздух сгустился вокруг нас. Мне стало страшно: не оттого, что держала острые ножницы возле его шейной артерии, а от жара, исходившего от его черепа, от виски, бурлившего в наших венах, от его резко вздымавшейся и опадавшей груди. Я наклонилась над его длинными ногами, чтобы выровнять пряди по бокам лица, и колени мои коснулись его колен. Пальцы мои скользнули вдоль пробора, подцепив прядь его волос. Джордж открыл глаза и увидел вблизи мою шею. Я сглотнула и чуть не упала в обморок, заметив явное и откровенное желание на его лице.

– Сильви, – хриплым шепотом пробормотал он.

Я ослабела и выронила ножницы. Он притянул меня к себе на колени и поцеловал, и я поцеловала в ответ, забывшись в предательском прелюбодеянии и размышляя о том, жаждала ли я просто поцелуев или жаждала самого Джорджа? Или и того и другого. Что, если одна из ставен открыта? Вдруг нас видит весь город? Что, если мой законный супруг Джейс как-то узнает и почувствует мою неверность? Теперь весь свет и Господь будут считать, что я предала священную клятву? Джордж не был дьяволом, им была я сама. Я целовала его, пока не кончилось дыхание, потом прикрыла распухший рот рукавом.

– У тебя будет кривая стрижка, если не закончить, – заметила я, опьяненная поцелуем.

– Кривые стрижки – новая мода, – заявил он, снова