Власть и наука - Валерий Сойфер

Это выступление Мальцева отлично отражало устремления, складывающиеся в среде таких же, как он, колхозников-опытников. Не было ни капли неловкости за недостаточность знаний: о пробелах в образовании или полном отсутствии такового говорилось спокойно и даже с вызовом, мол, вот мы какие лихие, до всего сами доходим, без барских замашек. Не было даже малейшего сомнения в том, что познать всякие там науки -- проще, чем объесться пареной репы. Нужно только, чтобы эти там, которых на народные денежки раньше в гимназиях и университетах обучали, перво-наперво растолковали таким вот опытникам, что в науке сладкого и что горького уже наоткрывали, затем систематически чтобы в курсе держали всего нового (да чтобы никакой там зауми, сложности, терминов и формул: "нам надо об этом рассказать более понятным языком, но не упрощая содержания" -- вот только так!), а уж там, после этого, мы и сами с любыми задачами справимся, нам эти черви книжные больше и нужны не будут. Вот это беззастенчивое осознание своего величия и непременности принуждения ученых к тому, чтобы они без колебаний принялись немедленно учить сладкому -- поражает больше всего. "Ученые специалисты ДОЛЖНЫ помочь нам, опытникам-колхозникам", должны и все тут! Результат обучения таких опытников таким способом был им заранее ясен: "ЭТО ДАСТ НАМ БОГАТЕЙШИЙ УРОЖАЙ...".

Но еще до овладения адаптированным знанием Мальцев считал своим долгом вразумлять генетиков, которые зашли в тупик и злонамеренно завели туда всю науку генетику:

"Я часто теперь задаю себе вопрос. Что было бы с генетикой и генетиками, если бы их не тревожили такие люди, как Т.Д.Лысенко. Нашли ли бы генетики выход из того тупика, в который их завела гипотеза независимости генов. Хотя я, повторяю, еще мало искушен в генетике, но все же понял, что не может быть никакого наследственного вещества, не зависимого от сомы... и я никак не могу понять генетиков, которые считают, что половые клетки живут только "на квартире у сомы", не перенимая никаких "нравов" и "навыков" у их хозяев -- соматических тканей. Ведь всякий скажет, что так мыслить абсурдно. Генетика же утверждает, что на каждый признак, или группу признаков, есть "ген" или группа "ген". Я и спрашиваю, сколько же может быть у организма, тем более многоклеточного, признаков? Я думаю, что вряд ли можно для их подсчета набрать достаточно цифр, могущих выразить число, переваривающееся в человеческой голове... И вот, когда задумываешься над такими вопросами, то поневоле удивляешься фантазии генетиков, которые ведь должны принимать такое количество ген в хромосомах, которого не выдерживает никакая фантазия... Не вмещается в моей голове также учение генетиков о неизменности ген... Когда я читаю выступления генетиков [отметьте: работы генетиков он бы про-честь просто не смог, а вот выступления читает! -- В.С.], то насколько доступно моему понятию, я чувствую, что у генетиков сквозит метафизика, и путей к дальнейшему развитию их учения как-то не видится, а скорее они подходят к стене. Я бы хотел узнать от генетиков, каким же образом у Ивана Владимировича Мичурина в его саду ген оказался непрочным? Чем это он его сумел раздобрить, или, по крайней мере, сделать эластичным, буквально ручным? Никто никогда из генетиков не

Последние две фразы особенно демонстративны. Лысенко и Презент усиленно пропагандировали тезис, что Мичурин в противовес генетикам якобы добился в своей работе чудесных изменений наследственности плодовых растений за счет изменения питания, условий выращивания и прочих доступных манипуляций. Однако на самом деле все изменения наследственности яблонь, груш, слив, которые обнаружил Мичурин, были следствием перекомбинации имевшихся генов родителей, а попытки изменить наследственность путем чисто внешних воздействий (Мичурин, например, бился над выведением сладкоплодных сортов яблонь с помощью впрыскивания под кору дерева растворов сахара!) окончились провалом. Сам Мичурин особенно и не настаивал на тезисе, что внешняя среда лепит организмы, и ни к генетике, ни, тем более, к лысенковщине он отношения не имел. Из оставленного наследства в виде сотен новых сортов (но никак не видов растений!) в садах России почти ничего не сохранилось, его сорта оказались короткоживущими. Но упирая на существование этих сотен сортов, Лысенко и его подопечные намеренно вводили в заблуждение своих слушателей, а с их голоса в наступление на генетику шли Мальцев и другие столь же малообразованные участники курсов, которые и о Мичурине знали что-либо только по наслышке. Кстати, обвинять генетиков в том, что они не могут дать объяснения методам работы Мичурина, было никак нельзя, ибо первое время они вообще не обращали внимания на эти работы, так как Мичурин прямого отношения к генетике не имел, а позже (начиная с 1939 года), учтя эти постоянные ссылки "мичуринцев" на успехи "знаменитого старика", подробно разобрали достижения и ошибки Мичурина в статьях и книгах.

Таких, как Мальцев, последователей у Лысенко было много. Подавляющему большинству из тех, кто почувствовал вкус к "науке" и "научной деятельности", нравилась горячность Лысенко, его показная смелость в отбрасывании авторитетов, декларации о связи его "науки" с практикой. Цели, провозглашаемые Лысенко, казались им близкими и понятными. "Полезную науку колхозник всегда поймет и оценит", -- сказал на том же семинаре некто Кравец из молдавского колхоза имени XVII партсъезда (47).

Подлаживаясь под эти настроения, Лысенко задавал участникам семинара риторический вопрос:

"Почему такие люди, как Мальцев, Иванов, Литвиненко и сотни других... ставших подлинными учеными-исследователями, не могут работать на опытных станциях и в научно-исследовательских институтах, в том числе и всесоюзного значения? Практику такого выдвижения пора уже распространять на агробиологические научно-исследовательские учреждения ..." (48).

В опубликованном отчете об этой встрече говорилось про доклад Мальцева, выдержки из которого я привел выше: "Такой доклад сделал бы честь любому профессору генетики, если бы последний правильно понимал таковую" (49). В журнале "Яровизация" рядом с портретами -- Якова Иванова, Ивана Литвиненко и Терентия Мальцева было прочесть:

"У нас есть все основания утверждать, что подлинная наука о природе, о жизни не может мыслиться без людей... 30-20-10 лет назад еще темных, неграмотных... которые по-большевистски взялись за переделку в интересах социализма. Только кастовое высокомерие и политическая слепота, подчас прикрывающие нечто более худшее, мешают "жрецам науки" признать тот неоспоримый факт, что хаты-лаборатории -- этот агрохимический мозг колхозного производства -- представляют из себя неотъемлемое важнейшее звено советской агрономической науки, что достижения последней были бы невозможны без этих небольших, но многочисленных научных центров" (50).

Хаты-лаборатории -- это и есть действенные да еще и агрохимические научные центры! Эта идея показалась замечательной многим. О ней восторженно писала в те дни всесоюзная газета "Социалистическое земледелие", когда рассказывала об ученике Трофима Денисовича -- Терентии Мальцеве (51).

Последующая судьба Мальцева оказалась даже более счастливой, чем у Лысенко. К его чести, он не стал рваться к начальственным местам в столице, всю жизнь прожил в любимом селе, свою работу выполнял с прилежанием. Конечно, он часто выступал в печати, по радио, как и его учитель специализировался на особо вдохновенном прославлении Сталина (52).

Его рвение было хорошо возблагодарено: он стал сначала членом-корреспондентом ВАСХНИЛ, а потом почетным академиком ВАСХНИЛ, лауреатом Сталинской премии, был депутатом Верховного Совета СССР, дважды удостоен звания Героя социалистического труда. В честь 90-летия со дня рождения 13 ноября 1985 года ему вручили шестой орден Ленина (53).

Мальцеву приписывают создание системы земледелия, позволяющей и землю сохранить и урожаи устойчивые получать. В чем-то он воспроизвел канадско-американский опыт, отчасти сам догадался -- как вести хозяйство в местах, где нередки засухи. И хоть мальцевские приемы до мелочей схожи с предложенными и до деталей изученными Тулайковым, но все-таки и Мальцев в своем деле стал настоящим мастером.

Интерес к почвозащитным системам земледелия особенно обострился после катастрофы с черными бурями, унесшими плодородный слой земли с миллионов гектаров. Брежнев в книге "Целина" вспоминал, что когда эта беда стряслась, он специально поехал к полеводу Мальцеву за советом -- как пахать, когда пахать, чем пахать... Малограмотный, но мыслящий самобытно и обладающий богатым крестьянским опытом Терентий Семенович заменил Леониду Ильичу опыт сельскохозяйственной науки. В 1986 году Мальцев снова попал в фокус внимания, когда новый лидер Горбачев ездил в Сибирь разбираться с причинами недостатков и в промышленности и в сельском хозяйстве и снова советовался не с учеными, а с Мальцевым, а потом ссылался на Мальцева во время совещания с руководителями Сибири. Было во всем этом что-то допотопно-примитивное, идущее от общения царей с прорицателями и ясновидцами. Во-истину, "умом Россию не понять"!