Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского - Антология

«Бьет молния сквозь тучу грозовую…»

Бьет молния сквозь тучу грозовую,И зреет ливня первая слезаТам, где порой — лазурь и бирюза,Порой — созвездья ходят вкруговую.

Легко ль постичь громаду громовую?В сознание вторгается гроза;Но что твердят мне уши и глаза:Я вижу, слышу, мыслю — существую!

Великое, благое Бытие,Тверди мне о себе всечасно, веско,Пока навек не пряну в забытье.

В разгуле сумасбродства и бурлескаЯ верил в милосердие Твое,Я Твоего всегда страшился блеска.

Недостаточность доктрин стоицизма

Суровой философии закономПрельститься ли рассудку моему?Бесстрастье ли, как истину, приму:Мир осудив, пренебрегу ли оным?

Твердят: в ученье, поданном Зеноном,Я разум свой безмерно подыму:«Отринув чувства, покорись уму,От бед любых послужит он заслоном».

Однако чувства порождать велятСмех — в час веселья, слезы — в час томленья;Зенону ли менять сей вечный лад?

Когда ни в чем не ведать сожаленья,То ум одобрит — и дорогу в ад,И вознесенье в горние селенья.

Примирение с Белмиро

Увы, так скорбно умолкает лира,И завершаются мои года:Однако далеко не без следаЯ ухожу от суетного мира.

Элмано муза с музою БелмироСлиянны: это сделала вражда, —Он был несправедлив ко мне всегда,А я и сам отъявленный задира.

Лишь ты, Гастон, поймешь, лишь ты простишьМной выбранную дерзкую дорогу:Мстить за обиды — невелик барыш.

Кто служит Истине — тот служит Богу.Но это — осознал Элмано лишьВ тот час, когда подходит жизнь к итогу.

«Все гуще тени на пути моем…»

Все гуще тени на пути моем,Все явственнее гробовая скверна;Прожорлива болезнь, как пасть Аверна,И алчет поглотить меня живьем.

О, никаким целительным питьемНе отодвинуть гибели, наверно, —Лишь доблесть духа ныне правомернаОтвергнуть ужас пред небытием.

Избавь, о вдохновенье, от дурмана,Испепели сомненья прежних лет,Всю горькую тщету самообмана!

Спаси меня, спаси Эфирный Свет!..Кто, как не Бог, вручил талант Элмано?Господню волю выполнил поэт.

Глосса: жизни, помышленья, души

Башмаки, гамаши, брюки,Тараканы, гниды, блохи,Стоны, вопли, ахи, охи,Порки, драки, страсти, муки,Кобели, а также суки,Лошади, коровы, кошки,Чашки, блюдца, вилки, ложки,Кружева, оборки, рюши,Кожи, потроха и туши,Жизни, помышленья, души.

Опровержение бесчестия, учинённого над автором,

Слепец наплел историю, бродяжа(О деве некий рыцарь в ней стенал);Однако, сколь ни пошл оригинал,Но перевод — творение Бокажа.

В былые дни хватило б мне куража:Уж я бы обошелся без похвал,Издателя бы я измордовал,А честь девицы? Тоже мне, пропажа!

О смертные, о, сколь ничтожны вы!Поганая издательская рожа,Ты сеешь плевелы худой молвы!

Отмщу за подлость, доблесть приумножа, —Дай шпагу, Слава!.. Я сражусь!.. Увы:Один Геракл умел сражаться лежа.

«Зачем приходят образы былого…»

Зачем приходят образы былого,Коль будущего больше не дано?Любимая, которой нет давно,Является и душу ранит снова.

К чему цвести в конце пути земного?Виденье, сгинь: в моих очах темно!И призрак расплывается в пятно,И — снова тьма, безлика и сурова.

В короне кипарисовой грядетНебытие ко мне, — о, слишком поздноЖдать милости, — о, все наоборот:

Судьба песчинки жизни числит грозно.Аналия! Элмано смерти ждет!Любили вместе — умираем розно.

«Я больше не Бокаж… В могильной яме…»

Я больше не Бокаж… В могильной ямеТалант поэта, словно дым, исчез.Я исчерпал терпение НебесИ быть простертым обречен во сраме.

Я осознал, что жил пустыми снами,Несмысленным плетением словес.О Муза! Если б ждать я мог чудес,То ждал бы от тебя развязки к драме!

Язык от жалоб закоснел почти,Однако, сетуя, учет подробныйСтраданиям пытается вести:

Сравняться с Аретино неспособный,Рыдаю… Если б только сил найти —Спалить стихи, поверить в мир загробный!

Гонсалвес Креспо

(1846–1883)

В поселке

Два пополудни. Жжет неимоверноТяжелая и душная жара.Однако в кузне с самого утраВздыхает наковальня равномерно.

Стоит без посетителей таверна —Недаром у хозяина хандра.Жужжит в дверном проеме мошкара, —В подобный час всему живому скверно.

Прядет старушка, севши на порог,Сын — где-то в поле: он до дела строгИ занимать трудом умеет руки.

В ручье невестка стирку развела,За огород, раздеты догола,На солнцепек повыползали внуки.

Часы

В него заложены солидность и комфорт —Брегет внушителен и служит безотказно.Быть может, циферблат немного и потерт,Однако же эмаль — нежна и куртуазна.

Там обрисованы и зал, и клавикорд,Дворяночка — и хлыщ, предмет ее соблазна, —Он, кажется, поет и держится развязно,Победой легкою уже заране горд.

Широкое окно; за ним блистают яркоДеревья строгого, подстриженного парка;Как пена, облака всплывают в небосвод;

Поглубже — озерцо, и роща апельсиновВ нем отражается, — а выше, крылья вскинув,Из белых лебедей белейший длит полет.

Антонио Дуарте Гомес Леал

(1848–1921)

Старинные замки

О замки древние, стоящие на скалах,Громады дряхлых стен и башен изветшалых,Вы, гипнотически пленяющие взглядФамильной славою портретных анфилад, —О чем вы грезите, вздымаясь из туманов,Оплоты рыцарства, подобья великанов?

О, населяет вас одна немая грусть!..Но древняя душа еще помедлит пусть,Напоминает пусть волненья бранных хроник!По стенам плющ ползет, вдоль рвов искрится донник, —Но разрушенье — всем грозит, в конце концов,Пусть хоть цветы растут в расселинах зубцов.

В плюще невидима замшелая бойница,Удушливая цвель в сырых углах гнездится,Навек уснуло все в миру отшедших лет, —Однако в садике, где роз давно уж нет,— Где дали место ей рассеянные предки —Венера мрамором глядит сквозь плющ, сквозь ветки.

Везде забвение, печаль и тишина,Здесь все застелено великой тенью снаО жизни рыцарей прекрасной прежней эры, —И ветер шевелит незримые портьеры,И кажется — на них под отсветом луныБылых кровавых драм следы еще видны.

Поэту внятно все: любой чуть слышный шорох,Любой намек на жизнь в просторных коридорах, —И в окнах стрельчатых — извечная игра! —Следить созвездия отрадно до утра…Он полон завистью — о нет, отнюдь не страхом —К тому, что отжило, что ныне стало прахом!

В таверне