Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андре Моруа

Госпожа Гамлен снимала каждое лето охотничий домик (Эрмитаж-де-ла-Мадлен) близ Платрери, поместья Биаров. Молодая женщина и старуха подружились. Многие престарелые вдовы, в прошлом когда-то красивые и легкомысленные, грешат в старости сводничеством. Фортюне Гамлен представила поэта супруге художника. Они понравились друг другу, стали встречаться. Но в 1843 году постановка «Бургграфов», путешествие по Пиренеям и затем смерть Леопольдины спасли Жюльетту от измены возлюбленного. В 1844 году Гюго, охваченный скорбью, прилагал все усилия, чтобы избавиться от мучительной тоски. Он хотел забыться в работе, усердно трудился в комиссиях Академии, бывал во дворце и, конечно, предавался новым увлечениям. Госпожа Биар была несчастна в своей семейной жизни, художник дурно обращался с ней. Жалость к женщине обостряла у Гюго влечение к ней. Два отчаявшихся существа нашли друг друга, теперь у Гюго появилась новая спутница для ночных прогулок. Гюго показывал ей «свой Париж» — от Собора Парижской Богоматери до улицы Гренель, — писал стихи, воспевая в них уже не Жюльетту, а нового ангела.

Тот вечер первых дней апреляИ ты и яВ своих сердцах запечатлели,Любовь моя!

Мы шли с тобою по столицеПорою той,Когда на город ночь ложится,А с ней покой…

В старинном и глухом кварталеНавстречу намДве призрачные башни всталиНад Нотр-Дам.

Хотя над Сеной облакамиКлубилась мгла,Сверкали волны над мостами,Как зеркала…

Сказала ты: «Люблю и страстьюСвоей горда!»И ярко озарило счастьеМеня тогда.

Часы блаженные летели…Любовь моя,Ты помнишь эту ночь в апреле,Как помню я?[110]

Двадцать пятого июня 1844 года:

Ты помнишь ли тот день, счастливый день воскресный?Июнь, девятое… В окне узор чудесныйПо белой кисее струился, словно дым.Тебя он называл сокровищем своим,Он обнимал тебя… О миг блаженства, где ты?Стучали в лад сердца, единством дум согреты,И лучезарный день смеялся в лад сердцам.И даже небеса завидовали вам!Друг друга вы без слов душою понимали,Порой твои глаза таинственно сверкали,Стыдливость и любовь читал он в них тогдаТак тучи и лазурь плывут в очах пруда.То вся пылала ты, то сразу вдруг бледнелаИ в томном забытьи, легонько то и делоО, счастье милое, о, сладостность мечты!Босою ножкою его касалась ты[111].

А 30 сентября 1844 года был написан знаменитый мадригал:

Сударыня, вы грация сама,В вас все пленительно — игривость взора,Покрой чепца, и прелесть разговора,И стана гибкость, и игра ума.

Под стать Цирцее и под стать АрмидеВласть дивная волшебных ваших чарВ грудь робкому вольет отваги жар,А дерзкого в смешном представит виде.

Когда на небесах в полночный часЯ вижу звезды, сердце грезит вами.Средь бела дня мне в душу льется пламяДалеких звезд, когда я вижу вас[112].

Право, как-то тяжело читать о тех же чувствах, выраженных поэтом теми же словами, но уже посвященными другой женщине. Опять леса и гнезда являются сообщниками свиданий, а босая очаровательная ножка служит объектом любовных излияний, снова женщина предстает в образе ангела. Леони получала письма, проникнутые любовной страстью:

«Ты ангел, и я целую твои ножки, целую твои слезы. Получил твое восхитительное письмо. Едва выбрал время написать тебе несколько строк. Работаю день и ночь, словно каторжник, но моя душа полна тобой, я тебя обожаю, ты свет моих очей, ты жизнь моего сердца. Я люблю тебя, ты же видишь… ни словами, ни взглядами, ни поцелуями не выразить мою безмерную любовь. Самая страстная и нежная ласка не идет ни в какое сравнение с любовью к тебе, которой полно мое сердце…»

Среда, 3 часа утра:

«Твой поцелуй через вуаль, который ты мне подарила на прощанье, подобен любви на расстоянии… Я полон нежных, печальных и все же упоительных воспоминаний. Меж нами препятствия, но ведь мы чувствуем друг друга, соприкасаемся друг с другом… Ты теперь не со мной, но все-таки я обладаю тобой, я вижу тебя. Ты устремляешь свой пленительный взгляд в мои глаза. Я разговариваю с тобой, я спрашиваю: „Ты любишь меня?“ — и слышу, как ты отвечаешь мне взволнованно и тихо: „Да“. Это одновременно иллюзия и реальность. Ты на самом деле здесь, мое сердце повелело тебе здесь присутствовать. Моя любовь заставила бродить вокруг меня твой нежный и очаровательный призрак… И все же тебя недостает здесь. Я не могу подолгу обманывать себя… Только успеваю загореться желанием поцеловать тебя, как милый призрак исчезает. Лишь во сне он приближается ко мне… Ну вот видишь, как приятно думать о тебе, но я предпочел бы чувствовать тебя, говорить с тобой, держать тебя на коленях, обнимать тебя, сжигать тебя своими ласками, чувствовать твое волнение, видеть тебя раскрасневшейся, а затем бледной, когда я тебя целую, ощущать, как ты трепещешь в моих объятиях… Это и есть жизнь; жизнь полная, цельная, истинная. Это луч солнца, это луч рая…»

Увы, подобного же рода письма он посылал и Жюльетте. Ведь мужчина никогда полностью не меняется, роль возлюбленной всегда одна и та же, и он ограничивается тем, что отдает ее более молодой комедиантке, более подходящей на это амплуа. Лишь талант актрисы и ее характер определяют различную манеру исполнения этой роли. Леони Биар не походила на пылкую и неистовую Жюльетту Друэ. Хотя она также представлялась несчастной, уязвленной душой (этим она и обворожила рыцарскую чувствительность Гюго), ее гримаски и улыбки напоминали скорее Ватто, нежели Делакруа. А литературная мода способствовала ее успеху. Это было время, когда Готье, Мюссе, Нерваль, пресытившись средневековьем, возродили поклонение изяществу XVIII века. Уже в течение нескольких лет Гюго преподносил Жюльетте игривые песни, романсы, признания. Для кого была написана восхитительная поэма «Праздник у Терезы» — для Жюльетты или для Леони? Об этом можно спорить бесконечно, но важно другое, важно мастерство, проявленное Гюго при воплощении темы «Галантных празднеств». Не напоминала ли его поэма карнавал либо костюмированный бал в парке Самуа? Скорее всего она напоминала полотна Ланкре.