Странники в ночи - Андрей Быстров

В маленьком садике у дома с влажным стуком падали с веток перезрелые сливы, иногда с яблони срывалось увесистое краснобокое яблоко. Но странно на грядках подмигивали из-под листьев ягоды клубники, дальше на колючих кустах заманчиво светилась красная и желтая малина. Ведь кажется, клубника созревает в начале лета, малина потом, а яблоки и сливы уже под занавес, к осени? Но может быть, такие разные бывают сорта?

Если и бывают, дело не в том. Здесь перепутались все времена года. Тут может и зима наступить ночью, и выпадет снег, и укроет садик толстым пушистым одеялом, но не причинит ему ни малейшего урона, а утром исчезнет без следа.

Взойдя на крыльцо с облупившейся на деревянных перилах краской, с удовольствием ощущая, как упруго подаются под ногами скрипучие ступеньки, Андрей открыл незапертую дверь и очутился в светлой комнате. Здесь была выбеленная печка (над заслонкой тянулись черные полосы копоти), простой некрашеный стол, аккуратно застеленная кровать с тумбочкой. На стене между окнами размеренно тикали ходики с кукушкой. Через раскрытые настежь форточки, затянутые сеткой от комаров, долетал из сада птичий щебет. А на столе Андрей увидел пирог, заботливо приготовленный именно для него - о том говорила запеченная сверху румяная буква "А".

Андрей сел к столу. Почему-то он не решался притронуться к пирогу, хотя ему очень хотелось и внутренне он был совершенно убежден, что тут нет ни ловушки, ни угрозы. Этот мир был создан для покоя, в нем попросту не хватало места смятению и тревогам. Не хватало места и лжи, любым иллюзиям. Все здесь НАСТОЯЩЕЕ - и пирог, и дом, и яблоки, и тот голос, услышанный Андреем у реки. Но было тут и ещё ЧТО-ТО, неуловимое, неназываемое, некая тень предчувствия или предзнания.

Откликаясь на неосознанный зов, Андрей повернулся к тумбочке у кровати. Там лежали исписанные листы бумаги, листы его рукописи. Он встал, подошел ближе, и рукопись растворилась в пустоте. Ее появление и исчезновение также не было обманом, иллюзией, трюком. Она возникла здесь ради него, Андрея, она сказала ему: вот видишь, я тут, и буду тут, когда ты пожелаешь, но нужно ли это тебе? Оглянись вокруг, вот все, для чего ты писал книги. Усталый путник, ты можешь отдохнуть.

Он принял это как должное, как принимал чистоту и ясность мыслей, как принимал тихую незамутненность чувств. Здесь, в старом простом домике над рекой, со скрипучим крыльцом, печкой и ходиками, он мог быть самим собой. Не Коргуллом, не виртуальным Ильзором, не Карелиным-писателем и не Карелиным, Дающим Интервью, а собой в изначальном, очищенном от всех лукавых или неизбежных значений смысле. Это не было даже возвращением в детство, потому что в детстве-то как раз он чаще жил отождествлением с героями любимых книг, чем своей слабо выявленной, скорее угаданной тогда самостью. Это было возвращением к себе.

Прокричала кукушка, с треском вылетев из-за дверки ходиков. Видное за окнами солнце опускалось ниже, за реку, и Андрей вышел из дома, чтобы не пропустить ни одного мгновения заката. Этот спокойный, нехитрый закат не поражал великолепием световой игры, не расцвечивал неземными красками причудливые облака. Он был естественным до обыденности и неизмеримо далёким от всяческой смуты и суеты. Оранжевая дорожка пересекла реку, солнечные блики плясали на маленьких волнах - не для Андрея, ни для кого. Просто солнце садилось, вот и всё - как садилось и вчера, и будет садиться завтра, и всегда... И можно положиться на его постоянство, на незыблемость главного в этом мире.

Андрей сидел на верхней ступеньке крыльца до тех пор, пока синие сумерки не поглотили дальние холмы, и реку, и лес. Только тогда он вернулся в комнату, зажёг свечу на столе. Не раздеваясь, он прилёг на кровать. И снова, но уже настойчивее, тень отстранённого предзнания подступила к нему. Что это было... Какие вихри метались за небесным куполом этого доброго бесхитростного мира?

Не вихри, поправил себя Андрей, совсем другое, противоположное. Вихрь - движение, стремление... Но там, откуда проникает неощутимая тень тени, отражение отражения, ничто не движется, ничто никуда не стремится. Да может быть, никакой тени и нет. Может быть, если вот так, в сумерках и одиночестве прислушаться к себе, непременно ощутишь то, что и всегда должен был ощущать, если бы не уровень шума, беспрерывное бормотание ипостасей добровольных и навязанных ролей.

Пламя свечи заколебалось и погасло, стоило Андрею подумать о том, что неплохо бы его задуть. Стало темно, но и темнота была доброй, уютно-мягкой, как плюшевый медведь...

И неполной. Сквозь оконные стёкла просачивался едва видимый сиреневый свет. Оттенок этого свечения живо напомнил Андрею, хотя и при отсутствии явного сходства, зиму на даче, когда он нашёл золотую монету. Он поднялся с кровати, выбрался из дома ощупью, потому что сиреневый свет ничего толком не освещал, он был самодостаточен. Источник его находился, очевидно, где-то с другой стороны дома, края крыши серебрила невесомая световая бахрома.

Осторожно спустившись по ступенькам, Андрей обошёл дом. Прямо перед ним, чуть ниже по склону пригорка, сиял сиреневый прямоугольник, ярче по периметру, бледнее в центре, похожий на дверь. Это и была дверь; она открывалась.

Андрей шагнул к двери и остановился. Я не хочу уходить отсюда, подумал он, так почему же я готов уйти? Потому ли, что здешний мир - это мечта, и должен мечтой оставаться?

Мечта достигнутая оборачивается недостижимой, действительное тривиальным, вожделенное - навязчивым. Но разве только в том причина? Этот мир не обманывает. Здесь есть всё, чего можно искать, но есть ли здесь то, чего можно желать?

Андрей вошёл в дверь Новельта, мира Ничто, не помедлив на пороге.

28.

Так мало пространства... И какая чарующая красота!

Внутренняя поверхность замкнутой сферы, куда попал Андрей, переливалась ошеломляющим радужным сиянием. Все цвета видимого спектра - и множество иных, точно Андрей вдруг обрёл инфракрасное и ультрафиолетовое зрение, а плюс к тому какое-то новое, небывалое. Фантастические цвета сочились ароматами ожидания и обещания... Сами слова "сфера", "цвет", "аромат", "пространство" не годились здесь, где всё было преисполнено иных значений и смыслов. Замкнутое раскрывалось в космос, малое развёртывалось в Бесконечность, краски сливались в чёрное, и это чёрное таило в себе неисчерпаемость. Поверхность сферы не была сделана из какого-то материала, образована каким-то полем, и вообще не была "сделана" или "образована". Ограниченная, она была безграничной, и за ней (в ней?) прятались ответы на все загадки бытия. Если уж говорить о "сделанности" сферы Новельта, она состояла не из материи, энергии или информации, а из бытийной всеобщности.

Андрей вытянул руку ладонью вперёд. От безмолвных красочных переливов его ладонь отделяло на взгляд около двух сантиметров (на взгляд, ибо Ничто не знает реальных расстояний). Стоит сделать шаг, один только шаг... Один шаг земного человека, и Ничто хлынет в него, становясь абсолютным пресуществлением. Полнота познания, не испытанная доселе никем, тщетное упование мудрецов и бессильные слёзы художников. Изысканнейший из всех соблазнов, доступный и близкий, как наконец-то найденный и увиденный (но ещё не твой!) уникальный бриллиант. И чтобы заявить право безраздельной собственности, нужно лишь дотронуться до него, а помешать уже никто не в состоянии.

Дотронуться... Этот крошечный мир, опустошивший себя до сокровенного первоединства всех начал, чтобы вместить доступные и недоступные воображению Вселенные, трепещет в ожидании прикосновения. Дотронуться - и он радостно сбросит радужную вуаль, за которой угадываются неясные очертания неразделимости внутреннего и внешнего. Взовьётся занавес, и продолжится спектакль, начинающийся в каждом человеке с его появлением на свет - но вот конца не удалось увидеть ещё никому. В одном ярчайшем взрывоподобном откровении Новельт готов был объединить для Андрея то, что предшествовало первому акту и то, что последует за финалом. Открытая тайна приведёт к тысячам других, ибо дороги познания нигде не кончаются, и Время не расставляет на них предупредительных знаков. Мир Ничто относится к Времени с тем же безразличием, что и к Пространству,

/дистанции, расстоянию/

и миллионы лет протекут на Земле и далёких от неё планетах, пока Новельт раскроет перед Андреем ничтожную часть своих сокровищниц. Властно влекущее

/вот здесь, рядом, только прикоснись/

откровение-миг, откровение-взрыв - просто сигнал, приглашение идти дальше. Новельт приглашал Андрея поиграть с ним в эту миллионолетнюю игру, единственную, которая никогда не надоест.

Приходи, чтобы поиграть в моём опустевшем саду... Навсегда... Навсегда.

Андрей чуть отклонил ладонь вправо, потом влево, и ему показалось, что сфера ответила лёгким колыханием, отозвавшимся в беспредельности. Путь познания ВСЕГО?