Один день ясного неба - Леони Росс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дар проявился так поздно, — пробормотала миссис Интиасар. — Ну и ну! Ты же не можешь так делать!
— Знаю! — отвечала Сонтейн.
Она была готова захлопать в ладоши, если бы могла. Мама, кажется, совсем не сердилась.
Так продолжалось месяц за месяцем. Она поняла, что не может замолчать и все время говорит, говорит. О мужчинах, которые ее напугали, а Данду не пугал, хотя она не могла понять, как же он умещался внутри ее, потому она все еще воспринимала свое тело как глаз, а его тело — как палочку или камушек. Она удивлялась, как дымные стены помогали ей откровенничать, рассказывая самое заветное. И ее удивляла мама, которая все это выслушивала. Она уже привыкла, что мамочка Инти всегда ее превратно понимала, перебивала, кричала, и как привыкла следить за своим языком и не болтать лишнего, так чем дальше, тем больше держать все в себе. Она научилась обходиться без материнских советов. Но это событие, последняя ночь перед свадьбой — это же материнское дело! Разве она не могла ради дочери осилить хотя бы это?
— Пожалуйста, мамуля, — сказала она. — Я не знаю, как мне быть.
Прошло несколько лет.
Мать принялась рассуждать о свиных сливах. Помнит ли Сонтейн лучший способ их есть — холодными, только что вымытыми в ручье? Сверху нужно пробить дырочку и высосать сок. Потом высосать косточку, положить пустую кожуру на кончик языка, потрясти немного и только потом сжевать и проглотить — ну, вспомнила?
Сонтейн хихикнула.
Мать рассказывала о своей юности: как она сидела на низкой деревянной скамейке с лучшей подругой Шасой и двумя баттизьенскими девчонками, шел дождь, а у скамейки была крыша, и они не промокли. Близился сезон сбора слив, и фермеры шли мимо с кедровыми повозками, запряженными козами. Повозки были наполнены сливами — желтыми, красными, голубоватыми и синими, мокрыми после дневного ливня, и над улицами витал густой ягодный аромат, от которого болели уголки рта. Мужчины стегали коз, чтобы те в ответ лягались и не забывали, кто здесь хозяин. Девчонки смотрели на них и на коз, а миссис Интиасар, которую тогда звали Незрин, говорила, что свиные сливы хороши именно для сока, а Шаса сказала, что ее мать вымачивала кожуру слив в роме с изюмом и чесноком и по праздникам пекла с ними кексы.
Покуда мимо ехали мужчины в повозках, Шаса взяла ее за подбородок и поцеловала в губы. Они целовались уже в третий раз, и Незрин еще не знала, куда девать язык, но Шаса была терпелива. Ее поразило, какой нежный рот у подруги. Воздух был влажный и терпкий. Они улыбались, прижавшись щеками друг к дружке, и сидели, крепко держась за руки. Сливы в повозках подскакивали и перекатывались, как самоцветы. Она подумала, что мужчины станут на них кричать или побьют, но ничего такого не случилось. Их глаза напоминали козьи глаза или сливы, красные, голубые и желтые, и она всегда вспоминала тот день, когда ложилась с мужем в постель, чтобы заняться зачатием детей.
А сегодня, когда у всех женщин выпали их причиндалы, она рассмотрела свое хозяйство. Примостившаяся в гнезде из мягких волос красная сливка, влажная от дождя.
Сонтейн хотелось спросить у матери, почему та перестала целовать Шасу, но это был глупый вопрос, потому что все и так знали почему. Некоторым мужчинам такое не нравилось, а то, что не нравилось мужчинам, следовало держать дома за закрытыми дверями, потому что это никогда не будет признано законом, хотя женщины на Попишо выполняли основную работу, а ведуньи заведовали магией. Эта мысль Сонтейн так утомила, что она завернулась в тишину, как в одеяло.
Прошло девять лет. Сонтейн думала о Данду. Она его очень жалела, потому что знала, что он был готов обыскать весь лес, и вопросы без ответов были для нее особенно мучительными. Кто наденет ее свадебное платье, которое так долго шили, и кто съест чудесные блюда, приготовленные радетелем? Может, к ней зайдет Романза и отнесет еду неприкаянным? А отец: сможет ли он выиграть выборы без женщин в доме или уйдет в отставку? Возможно, он снова уедет с архипелага, потому как он довольно легко впадал в печаль, и к тому же Сонтейн была уверена, что у него есть масса собственных слив-секретов.
Ей было радостно думать о людях, которые будут по ней скучать.
Люди взрослели, старели. Она ощущала выпирающие ребра и видела на лице новые морщинки, а их кожа утрачивала гладкость и упругость, превращаясь в жухлую бумагу. Слабость объяла все ее мышцы — даже те, которые она использовала для улыбок. Трогая мамину макушку, она ощутила, как изменилась структура ее волос, миссис Интиасар, по ее словам, была уверена, что ее волосы побелели или, может быть, от них вообще уже ничего не осталось, и «Ты не знаешь, где мы, Сонте?».
— Нет, мамуля.
Они перекидывались фразами и слушали друг друга; говорили обо всем, о чем когда-то думали, что чувствовали, видели или слышали. Сонтейн с удивлением обнаружила, что у матери никогда не иссякали темы для разговоров, и Незрин Интиасар удивлялась тому же.
По прошествии почти девяноста четырех лет, когда от обеих остались лишь кожа да глаза, а связь между ними стала такой неразрывной, что и беседовать им вроде было не о чем, а можно было лишь ощущать радость узнавать и быть узнанными, ведуньи просочились сквозь стены и сказали: «Просыпайтесь и идите домой». И тут Сонтейн осознала, что она одна, одета и юна, как прежде. А ведуньи стояли и передразнивали ее улыбки.
* * *
С потерявшимися вагинами на Попишо проблем возникло больше, чем можно было себе представить. Точнее сказать, проблем было ровно сто двадцать четыре.
Первая вагина, вызвавшая проблему, принадлежала восьмидесятитрехлетней старушке, которая потеряла ее на главной улице острова Плюи. Вагину нашел местный
