Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945 - Вера Павловна Фролова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Второе неприятное сообщение касается Польши: «…В Варшаве восстание потерпело крах… Приняты меры к полному уничтожению повстанцев». Иными словами, крошат и душат несчастных польских патриотов, как только могут. Это которая же уже Винница или Катынь на счету гитлеровцев будет? Обрадовало только одно сообщение – о военных действиях на Восточном фронте: «…На Карпатах немецкие войска под давлением советских частей осуществляют планомерный отход на Запад». Молодцы наши ребята! Лишь они одни невозмутимо продолжают свое нелегкое дело.
Наконец-то получила сегодня письмо от Миши. Честно говоря, мы все уже заждались и опасались, не случилось ли с ним самое худшее? Пишет, что около полутора недель просидел в «холодной» при арбайтзамте в Мариенвердере, откуда заключенных (их было там несколько человек) с утра выгоняли на различные городские работы, а на ночь снова запирали под замок. Сейчас он в большом имении, что расположено севернее Мариенвердера по направлению к Данцигу, которое бытом и условиями жизни напоминает Брондау.
«Люди тут в основном – ничего, – говорится в письме, – кроме нескольких продажных сук. Однако местные старожилы говорят, что и „суки“ эти теперь заметно приутихли, стараются особо не выпендриваться, не иначе как тоже готовятся к встрече с „товарищами“. Что касается жратвы – то она хуже, чем у Шмидта, но все как-то выкручиваются, пользуются „подножным кормом“».
Мишка ничего не пишет о том, били ли его в арбайтзамте (конечно били!), и вообще тон его письма не столь пессимистичен, как я опасалась. «…Ну, как ты там? Знаешь последние новости? И если знаешь – не потеряла ли уже голову от радости? – вопрошает он. – И как Джон? По-прежнему ли этот дурачок навещает тебя или уже поумнел, одумался? Между прочим, ему пламенный привет от меня… Очень хочется повидаться с тобой, сеструха, а также со всеми остальными. Постараюсь в какое-нибудь воскресенье заскочить к вам на пару часиков», – пишет в заключение Мишка, а в постскриптуме добавляет небрежно: «Как там Читка поживает? Если спросит когда-либо про меня – передай ей тоже привет. Но только – если спросит! Сама не суйся, поняла?»
Сегодня же я написала своему названому братишке ответ. Мол, и я, и все остальные очень рады, что с тобою все в порядке, однако что же ты, лербас, так долго не давал знать о себе? Ведь как-никак, а мы беспокоимся о тебе, хотя ты этого, конечно, и не заслуживаешь… Мол, Мишка, новости-то какие! Просто замечательные! Пожалуйста, держись там, не ершись больно-то. Ведь уже скоро, скоро…
А на приписку ответила так: «Что же касается Читы, она, май-то, просто замучила всех нас вопросами о тебе, – (это правда – Кончитта уже несколько раз интересовалась у меня – пишет ли Михаэль?), – а сегодня, ту, май-то, прямо визжала от радости от твоего привета. И что эта дурочка только нашла в тебе? Так что, май-то, когда приедешь в Грозз-Кребс – не только я и все наши будем рады видеть тебя, но и еще кое-кто!»
Ну вот, пожалуй, и все новости на сегодня. Вообще-то, если бы не Мишкино письмо, не стала бы я тревожить тебя, мой дневник, в этот вечер. Уж очень устала. Очень. Целый день без разгиба копали картошку – ну и сволочная же эта работа! Намучились так, что вечером едва волочили ноги. Мой участок был рядом с участком Гали от Клееманна (с начала картофельной страды она трудится у нас, а видимо, впоследствии кому-то, скорей всего, Леониду, придется отрабатывать у Клееманна), и в редкие минуты отдыха мы с нею, с трудом разогнув спины, дружно вполголоса ругали и сумасшедшего Шмидта (гоняет, как черт, без передыха), и картошку, которой опять уродилось столько, что за машиной земля белым-бела, и нынешнюю нашу собачью жизнь.
Шмидт, проезжая мимо с картофелекопалкой, по-видимому, заинтересовался выражением наших лиц – решил пообщаться с нами. Но так как у него на уме только одно – он и начал с этого: «О чем разговор? – насмешливо, слегка придержав лошадей, спросил он. – Наверное, все о своих женихах судачите, все косточки им уже перемыли?»
Я ответила: «Говорим о том, что мы все, наверное, скоро ноги здесь протянем. Сдохнем на вашей работе!»
Ему такой ответ, естественно, не понравился. По дороге, видимо, обдумывал, что бы и мне сказать этакое подходящее и, подъезжая к нам в очередной раз, вновь остановил лошадей:
– Тпру-у-у… Вот ты говоришь – «сдохнем здесь». Да мы все тут скоро передохнем как мухи… Вот придут сюда русские (!!!) – всех до одного забьют либо перевешают.
– Господин Шмидт…
– Да, да! Ты лучше помолчи, девчонка! – с горячностью перебил он меня. – Я знаю, о чем говорю! Что ваши русские в Румынии сейчас творят? А как они с нашими пленными поступают? Ты не знаешь…
– Я знаю! Это все пропаганда про жестокость Советской армии, а вы и верите!.. Разве русские звери? Ведь это наши отцы, мои братья. Мы-то разве похожи на кровожадных зверей?
– Ну, вы – это совсем другое, – с усталым пренебрежением заметил Шмидт. – Да я и не про всех русских вообще. Я про комиссаров говорю…
– А комиссары-то кто? Тоже ведь…
– О-о, говорят тебе – замолчи! – окончательно разозлился Шмидт. – Вот когда-нибудь ты вернешься в свою Россию (!!!) и скажешь: да, старый Шмидт был прав… Если ваши комиссары такие добренькие, скажи – отчего финны бегут сейчас в Швецию – прочь от русских?
– Отчего? Господи! Да, наверное, получили приказ бежать – вот и бегут. Ведь у вас же… У вас тоже такой приказ уже есть, тоже готовитесь!
– Э-э… Что с тобой, дурочкой, говорить! – махнув в сердцах рукой, обозленный вконец Шмидт рывком дернул вожжи, огрев лошадей кнутом, поехал дальше, а мы с Галей, переглянувшись, прыснули в ладони. Ну и ну! Ах, как они все перетрусили! Но что меня особенно поразило, так это впервые услышанные от Шмидта слова:
«Вот придут сюда русские…» И еще: «Вернешься когда-нибудь в свою Россию…» Впервые! Не он ли еще совсем недавно самодовольно орал, что никогда не бывать Германии побежденной или что никогда не видать нам больше России! Что же произошло? Наступило отрезвление? Или просто заговорил страх?
28 сентября
Четверг
Убит Фриц, муж Эрны. Вот ведь как получилось – не чаял, как унести ноги из «дикой, страшной России», а сложил свою голову в цивилизованной Франции. Эрна была не права, когда сказала как-то в раздражении, что
