Скитания - Герхард Грюммер

Самоубийца оставил письмо. Все его родные погибли, отчий дом лежал в развалинах. Совершить столь отчаянный шаг его побудили затянувшееся ожидание и неопределенность будущего.

В лагерь нахлынули целые толпы репортеров. Парламентские каникулы в это время уже начались, в театрах представлений не было, даже футболисты и те сделали перерыв в играх. Газеты же по-прежнему выходили полными тиражами на восьми страницах. Поэтому представители прессы буквально набрасывались на каждое происшествие, которое хоть в какой-то мере могло стать сенсационным. Убийства и самоубийства и до того занимали значительную часть газетных полос. Труп бедного парня сфотографировали в различных ракурсах, а для нескольких снимков его вновь повесили.

Репортеры пытались докопаться до мельчайших подробностей, поэтому буквально обнюхивали письмо бедняги. О чем было написано в письме? Ага, пленный немец не знал, когда вновь попадет домой. Это была хорошая возможность преподнести пилюлю лейбористскому правительству. Военный министр, по-видимому, забыл разработать план освобождения военнопленных и отправки их на родину.

С некоторых пор военным министром был назначен некто Шинвелл. Будучи долгие годы профсоюзным деятелем, он обладал достаточным числом сторонников, чтобы не быть обойденным при распределении ведомственных постов. К тому же еще до войны Шинвелл как-то во время жарких дебатов в нижней палате переступил священную белую черту посреди зала и залепил депутату, сидевшему на противоположной стороне, пощечину. Это был поступок в высшей степени непарламентский и повлек за собой дисциплинарные последствия, однако в результате этого Шинвелл приобрел определенную известность.

Дела в его ведомстве шли не блестяще. Но во время очередной перестановки ему был предложен пост военного министра, в мирное время один из самых незначительных. Но Шинвелл знал, что достаточно малейшей ошибки, и он навсегда расстанется со своей кормушкой. Поэтому он незамедлительно возвратился из отпуска в Лондон и созвал пресс-конференцию. Чтобы лишить остроты возможную критику в свой адрес, он заявил о наличии якобы уже подготовленного им плана возвращения пленных на родину, осуществление которого должно было начаться через шесть недель. Каждый пленный через некоторое время будет точно знать, когда он вернется домой. До летних Олимпийских игр 1948 года, которые состоятся в Лондоне, последние пленные покинут остров.

Таково было заявление министра. Пресса опубликовала полный текст заявления, прокрутила его через жернова комментариев, а затем обмусолила в ответах на письма читателей. На все это ушло несколько дней. Интерес общественности, однако, обратился уже к другим событиям.

В сентябре начали работать многочисленные курсы, впервые — курсы по изучению русского языка. Гербер записался на них. Занятия вел немец, который до 1919 года жил в Петербурге, а не в Петрограде и не в Ленинграде — подчеркивал он. Его мать была русского происхождения и писала ему письма на родном языке, которые он при случае не преминул показать своим ученикам.

Учебник, перепечатанный по заказу одной из благотворительных организаций, был не особенно удачным.

На курсах они дошли лишь до восьмого урока. А преподаватель утверждал, что впереди их ожидают еще большие сложности.

Герберу изрядно доставалось. Едва он переваривал материал урока, как приходилось разжевывать все Кройцману. Склонение с шестью падежами. С шестью! Старым латинянам можно было только позавидовать, у них их было пять.

Учебник становился все примитивнее. «…Крестьяне и крестьянки выходят из своих хижин на работу в поле… Вот возвращается крестьянин, ведущий тележку… Дяденька встречает нас с радостью у двери своего небольшого домика… С помощью Ивана Егор заводит лошадей в хлев…» Нужно было что-то предпринять…

Герберу было ясно, что без грамматики двигаться дальше невозможно. На «черном рынке» он раздобыл экземпляр учебника русского языка. На книге стояла дата: «Декабрь 1941 года». «…Оккупация громадной территории России требует ежедневно привлечения туда многих людей…» Ага, вот откуда дует ветер!

Единственно полезным в этом учебнике оказался параграф 58: новые словообразования. И приводились слова, которых и сам преподаватель не знал: «пятилетка» — «фюнфярплан», «тракторист» — «треккерфарер», «танкист» — «панцерзольдат», «комсомолец…». Как-то на занятиях Гербер неосторожно употребил одно из этих слов. Петербуржец насторожился:

— Откуда вы это взяли?

Гербер показал книжку. Петербуржец выхватил ее у Герхарда из рук, бросил на пол и разразился таким потоком брани, какой Гербер не слышал со времен общения с Рау:

— Проклятые большевики! Он не только безбожники, но и люди без всякой культуры! Они испортили русский язык, они испоганили его…

Гербер не стал ничего возражать и решил просто переждать грозу. Через несколько дней дебаты на эту тему возобновились. Новые словообразования или языковые искажения? Развитие словарного запаса или сохранение архаизмов? Стремительное движение вперед или реакционная рутина? Харальд Кройцман защищал новое столь умело — в этом Гербер вынужден был признаться, — что многие слушатели встали на их сторону.

Петербуржец признал свое поражение, и новые словообразования были разрешены к употреблению. Но по нему было заметно, что это решение далось ему тяжело. Другие слушатели тоже стали заглядывать в грамматику Гербера. Это было хотя и неполноценное, но все же дополнение к учебнику, выпущенному благотворительной организацией.

Старания Гербера многие высмеивали. Изучать русский язык? Этого еще не хватало! Ему давали советы, правда, не слишком благожелательные:

— Поезжай в Сибирь, там ты изучишь язык куда быстрее. Через два года ты будешь владеть им отлично. Мы представляем тебя в недалеком будущем в качестве лагерного переводчика где-нибудь в районе Байкала!

Гербер не обращал внимания на насмешки. В то время как большинство жили только сегодняшним днем, он не упускал ни малейшей возможности учиться. Он расширил свои знания в английском языке и теперь знал немного по-русски. Немного все-таки лучше, чем ничего. В одном из последних писем отец писал ему, что русский язык введен теперь во всех школах. Однако хороших преподавателей не хватало.

План возвращения пленных на родину был наконец обнародован. Военнопленные, возбужденные, толпами собирались у доски объявлений. Их свели в группы в зависимости от длительности пребывания в лагере. Кто дольше сидел за колючей проволокой, чей номер был короче — тот имел право быстрее отбыть домой. Кройцман попал в одиннадцатую группу, Гербер — в двадцатую.

Вскоре появилось объявление: «Все, кто входит в группы — первую, вторую и третью, зайти в канцелярию». «А мне придется долго ждать», — вздохнул Гербер. Небольшим утешением было то обстоятельство, что герои островов, которые считали себя интернированными и рассчитывали на преимущество, оказались в самых последних группах.

Хотя разработанные положения по освобождению пленных были однозначны, градации все же имелись: каждый имел не только номер своей группы, но и политическую «группу крови». Очередь дошла до одиннадцатой группы. Харальд Кройцман ждал вызова, но его никуда не приглашали: он значился в списках как коммунист, поэтому его решили немного задержать.

Уже вызвали двенадцатую и тринадцатую группы, а Харальд все ждал, проявляя завидную выдержку. День расставания наступил в ноябре.

— Будь здоров, долговязый, — сказал Кройцман и крепко пожал Герберу руку. — Мой адрес у тебя есть. И еще раз большое спасибо за все!

Гербер улыбнулся. «Долговязым» его называли друзья по гимназии. Глядя на удаляющегося Кройцмана, он почувствовал себя совершенно одиноким в этом большом, наполовину пустом лагере.

После долгих и мучительных недель ожидания пробил час и для Герхарда Гербера. В канцелярии, куда его вызвали, ему предложили заполнить формуляр: сведения о себе, воинское звание, род войск, войсковая часть. Все это он сделал за несколько минут. Осталось ответить на последний вопрос: в какую зону оккупации вы желаете выехать?

Родители Гербера с недавних пор проживали в Тюрингии, в районе Рудольштадт. Отец занимал пост директора курсов по подготовке к поступлению в высшую школу. Рудольштадт находился в советской зоне оккупации. Здесь-то и была собака зарыта.

На следующее утро Гербера вызвали к переводчику, который прочитал ему целую лекцию. «Большой риск» и «высылка в Сибирь» являлись ее лейтмотивом.

— Кто прибывает туда из Великобритании, — увещевал переводчик, — считается подозрительным лицом и подвергается слежке. Вы не будете чувствовать себя в безопасности…

Но Гербер не изменил решения. И администрация лагеря сразу отомстила — ему продлили срок пребывания в лагере на три месяца, на что она имела право в соответствии с указаниями из Лондона. Естественно, причины задержки не были связаны с его выбором местожительства. В такое время года небезопасно отправляться в длительное путешествие, следует переждать некоторое время. Вот если бы он выбрал в качестве местожительства Ганновер…