Запретные цвета - Юкио Мисима

Яитиро Кавада не опускал своей горделивой головы. Щека его дернулась от судороги, словно молния. Он черканул в чековой книжке и протянул чек через весь стол. Это была сумма в 500 000 иен.

Юноша протянул руку к чеку, взял его, неторопливо сложил и засунул в свой нагрудный карман. Затем поднялся с улыбкой, за которой не скрывалось никакого подвоха, и поклонился.

— Благодарю… За все, что вы делали для меня все это время, спасибо. До свидания!

У Кавады не было сил, чтобы подняться с кресла. Наконец он протянул ему на прощание руку.

— До свидания.

Когда они обменивались рукопожатием, Юити почувствовал, как у Кавады сильно дрожала рука. Юити вышел из кабинета. Он не позволил сочувствию завладеть им — на счастье Кавады, который предпочел бы скорее умереть, чем потерпеть жалость к себе. В этом естественном чувстве, однако, было больше проявления дружелюбия. Юити предпочитал спускаться в лифте, а не по лестнице. Он нажал на кнопку на мраморной колонне.

Планы Юити заполучить место в автомобильной корпорации Кавады провалились. Так же закончились ничем его честолюбивые общественные притязания. Кавада за 500 000 иен выкупил обратно свое право «смотреть на мир с презрением». Амбиции Юити росли из мечтательной материи, но в то же время крушение его мечты препятствовало возвращению к реальности. Похоже, что разбитые мечты в большей степени, чем неразбитые, враждебны самой реальности. Он обнаружил, что вообще утратил на некоторое время способность нивелировать разницу между мечтанием о своих возможностях и умением их трезво рассчитывать. Впрочем, Юити, который все-таки научился «видеть», понимал, что утрата эта была изначальной, поскольку привычка к расчету, и в первую очередь собственных способностей, была заложена уже в этом современном убогом обществе.

В самом деле, Юити научился «видеть». Без посредничества зеркала, однако, ему было бы весьма затруднительно видеть юность в самом ее расцвете. Юношеский негативизм приводит к абстракции, а юношеский позитивизм склонен к сексуальности, и в этом заключается вся трудность.

Прошлой ночью он внезапно, из азарта, из озорства бросил обоих — и Мацумуру, и Каваду. Он удрал на «чистую» вечеринку с дружками, и пили они до утра. Однако эта его так называемая «чистота» не относилась к категории телесности.

Юити желал обрести свое место. Однажды он разбил чары зеркала, вырвался из его плена, позабыл о своем лице, которое как бы перестало для него существовать. С тех пор он впервые начал искать место человека зрячего. Он освободился от детских честолюбивых иллюзий того, что общество предоставит ему местечко взамен занимаемого прежде перед зеркалом. А теперь, в расцвете юности, он панически искал место своего бытия, основанного на том, что нельзя узреть глазами, и это был тяжкий труд. В свое время, лет десять назад, тело его завершало этот труд с легкостью.

Юити чувствовал на себе какое-то заклятие Сюнсукэ. Он должен вернуть Сюнсукэ 500 000 иен, и только после этого все может стать на свои места.

Несколько дней назад, холодным осенним вечером, Юити навестил Сюнсукэ без предварительного звонка. Старый писатель как раз трудился над своим манускриптом, начатым несколько недель назад. Это было автобиографическое эссе «Миры Хиноки». Не зная, что пришел Юити, он перечитывал незаконченный манускрипт под настольной лампой, черкая в нем красным карандашом.

Глава тридцать вторая

ФИНАЛ

Юити ничем особенно не был занят с утра в тот день, когда вечерком наведался к Сюнсукэ. Неделю назад он прошел тесты, чтобы поступить на работу в магазин отца Ясуко. Эта должность ему уже была гарантирована благодаря хлопотам тестя. Однако формально еще следовало сдать экзамены. Чтобы все это уладить, а также ради вежливости, ему необходимо было навестить тестя. Это следовало бы сделать и раньше, но ухудшение здоровья его матери давало простительный повод для отсрочки этого визита.

Сегодня у Юити не было настроения видеться с тестем. В его бумажнике лежал чек на 500 000 иен. Юити отправился на Гиндзу один.

Городской трамвай затормозил у станции «Сукиябаси» и дальше, кажется, не собирался ехать. Все пассажиры вывалили на улицу и ринулись в сторону квартала Овари. В безоблачное осеннее небо струились клубы черного дыма.

Юити вышел из трамвая и смешался с толпой, поспешая вместе с ней. На перекрестке квартала Овари уже скопилось множество народу. Три красные пожарные машины стояли в окружении толпы. Несколько дальнобойных струй из шлангов взметнулось в сторону, откуда валил черный дым.

Горело большое помещение кабаре. Вид на пожар отсюда загораживало ближайшее двухэтажное здание, однако время от времени язычки пламени выплескивались из клубов дыма. Случись это ночью, дым слился бы с темнотой в окружении бесчисленных искр, которые были бы видны. Огонь переместился к ближайшим магазинчикам. Второй этаж в двухэтажном здании уже выгорел. От него остались, кажется, только внешние стены. Однако желтушный цвет внешних стен сохранял свою повседневную яркость и свежесть. Толпа подбадривала выкриками одного пожарника, который взобрался на крышу, наполовину охваченную огнем, и орудовал пожарным багром, обрушивая стропила. Эта маленькая человеческая фигурка, сражающаяся с силами природы с риском для своей жизни, кажется, вызывала в сердцах людей неподдельное, искреннее наслаждение — и было в этом наслаждении что-то развратное.

Примыкающий к пожару реконструируемый билдинг стоял в окружении строительных лесов. С десяток людей на этих лесах следили за тем, чтобы огонь не перебросился на здание.

Вопреки ожиданию пожар не был таким уж трескучим. Взрывы, грохот падающих сгоревших брусьев и тому подобное отсюда не были слышны. Был слышен только занудный рокот над головами — это кружил одномоторный красный репортерский самолет.

Юити почувствовал, как будто на щеки его ложилась морось. Старый обветшавший шланг, протянутый от одной пожарной каланчи к гидранту на обочине, разбрызгивал воду из заштопанных дыр, словно дождем поливая дорогу. Витрину магазина мануфактурных товаров нещадно заливало водой, из-за чего снаружи трудно было разглядеть служащих — они уже вытащили переносной сейф, схватились за личные вещи на тот случай, если на них перекинется огонь.

То и дело кончалась вода в шлангах. На глазах у всех вздымающаяся в небо струя, убывая, опадала вниз, а усиленные ветром наклонные клубы черного дыма, казалось, никогда не исчезнут.

Толпа кричала: «Резерв! Резерв!»

Пожарная машина раздвинула толпу и остановилась. Из хвостовой части машины стали выпархивать члены отряда в белых стальных шлемах. Полиция, приехавшая для регулирования уличного движения, вызвала у толпы смехотворный переполох: Возможно, что толпа почувствовала инстинктивное пробуждение своего мятежного духа, что спровоцировало прибытие полицейской гвардии. Народ, заполнявший проезжую часть дороги, отхлынул назад перед фалангой полицейских с дубинками на бедрах, словно терпящие поражение революционные массы.

Их слепая сила была чрезмерной. Один за другим они теряли волю, и каждый из них служил как бы передаточным звеном этой переходной силы. Стоявших перед лавкой людей выдавило с тротуара и прижало к витрине. Раскинув вширь руки перед большой и дорогой витриной магазина, молодые парни заорали: «Осторожно, стекло! Осторожно, витрина!»

Толпа, подобно мотылькам вокруг пламени, не внимала их возгласам. На Юити надавили, и он услышал треск, как во время фейерверка. Это лопнули раздавленные под ногами воздушные шарики, вырванные из рук ребенка. Юити заметил, как в беспорядочном столпотворении спотыкающихся ног бултыхалась одинокая синенькая деревянная сандалия, словно обломок кораблекрушения.

Когда наконец Юити удалось высвободиться из тисков толпы, он обнаружил себя в совершенно другой стороне. Он поправил сбившийся галстук и пошел своей дорогой. Юити больше не оглядывался на пожар. Однако необыкновенная энергия толпы передалась его телу и возбудила в нем ничем не объяснимый восторг.

После этого он уже не знал куда податься, прогулялся еще немного, потом зашел в синематограф, где крутилось малоинтересное ему кино.

…Сюнсукэ отложил красный карандаш.

Плечи его сильно занемели. Он поднялся и, постукивая по плечам, двинулся в просторную библиотеку, расположенную рядом с его кабинетом. Около месяца назад он избавился от половины своего книжного собрания. С возрастом у него отпала надобность во многих книгах. Он оставил только те книги, что были им особенно любимы. Разобрал пустые полки и прорубил окно в стене, которая много лет загораживала свет. Северное окно вблизи зеленой кроны магнолии застеклил двойной рамой. Из кабинета в библиотеку переместил лежанку — на ней он любил подремать. Здесь Сюнсукэ чувствовал себя намного уютней, здесь он перелистывал фолианты, выставленные в ряд на маленьком столике.