Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

этот дом трогательно и сентиментально, как любят взрослые свою чудом сохранившуюся с младенческих лет игрушку. Дом в Царском Селе был наполнен воспоминаниями о детстве, об отце и матери. Память о прошлом таилась в углах комнат, в каждой, даже незначительной, вещи.

Когда-то еще давно, еще до ее рождения, до Полтавской баталии, отец подарил матери этот хутор — Сарскую мызу с пятью близлежащими другими. Еще не венчанная, не императрица, Екатерина могла здесь жить простой русской помещицей.

Через десять лет после дарения на месте старого деревянного домика поднялся в 1718 году новый двухэтажный каменный. А вокруг — конюшенный двор, избы для дворни, сараи для карет и тяжелых фурманок, скотный и птичий дворы, риги, овины, амбары, сушила.

Неожиданно приезжал сам хозяин с ближними собутыльниками. Тогда следовало проворно доставать из шкафов тяжелые штофы с настойками, вместительные бокалы с начерченным двуглавым орлом и перекрещенными латинскими «Р» — Петр Первый. Сохранилась старинная опись, в какой комнате что стояло и хранилось: в нижних сенях большой сундук, крытый кожей и белым железом; в комнате направо шкаф с посудой, стол простой и восемь стульев; угловая комната тоже столовая, но парадная, а дальше спальня с зеркалами, расписными шкафчиками. Все как у богатого помещика, только над кроватью балдахин, шитый золотом и с короной. В первом этаже — все для повседневной жизни. Второй этаж — для торжественных случаев. В центре — зал для приемов и небольших ассамблей. Убранством и отделкой второй этаж повторял Екатерининский дворец под Ревелем. Привычно и удобно.

После смерти Екатерины I дом отошел к единственной оставшейся в России наследнице — царевне Елизавете.

В неуютные годы правления Анны Иоанновны красавица царевна только на Сарской мызе чувствовала себя относительно безопасно. Частенько на многие месяцы укрывалась она за родными стенами, которые должны помогать. Из Царского Села, как теперь его чаще называли, 22 июня 1735 года послала Елизавета своему управляющему в Петербург требование: прислать два пуда пороха, 30 фунтов пуль, 20 фунтов дроби, прислать «немедленно, понеже около нас разбойники ходят».

Много в ту пору гуляло по Руси злых людей, бежавших в леса и на большие дороги от неурожая 1734 и 1735 годов. А может, вовсе других разбойников опасалась в тот год Елизавета? Именно в это время Андрей Иванович Ушаков в подземельях Тайной канцелярии особенно усердно пытает близких царевне людей — живописца Ивана Никитина, кабинет-секретаря Петра I Алексея Макарова, князя Ивана Одоевского и многих других. Ищет Ушаков следы заговора против Анны Иоанновны. Но разве сегодня узнаешь правду? Загадочно исчезли следственные дела Тайной канцелярии за 1734 и 1735 годы…

Утвердившись наконец на престоле, Елизавета решает придать родовой загородной усадьбе новое обличье. Обязывает положение. Вначале она вовсе не помышляет о превращении Царского в огромный торжественный дворец. Это случится позже. Страх перед возможными заговорами подавляет мечты. Даже полтора десятилетия спустя, когда Растрелли завершит сооружение нового грандиозного Царскосельского дворца, страх по-прежнему будет таиться в душе императрицы. В новом дворце будет три спальни, чтобы никто заранее не знал, в какой из них соизволит нынче почивать государыня.

Первое решение о кое-каких переделках в родовом гнезде Елизавета Петровна приняла через год после захвата престола. Как раз в ту пору, когда новый двор еще числил Франческо Бартоломео Растрелли в приверженцах предшествующих правительниц, самозванцем, незаконно присвоившим себе графский титул, короче — человеком, лишенным всякого доверия. Посему повеление о некотором расширении старого дома дали Михаилу Григорьевичу Земцову — «птенцу гнезда Петрова».

Рассматривая рисунки и гуаши Е. Лансере и А. Бенуа, можно представить, как по усыпанной желтым песком дорожке Царскосельского парка медленно двигается торжественная процессия. Впереди вальяжная Елизавета Петровна в красно-кирпичном платье — робе с розовой атласной юбкой на фижмах, следом придворные в желтых, оранжевых, розовых, серебряных кафтанах. По левую сторону от императрицы юная калмычка несет раскрытый зонт. По правую — немолодой человек в скромном зеленом мундире. Он что-то увлеченно объясняет хозяйке, время от времени разворачивая бумажный лист внушительных размеров. То Михайла Земцов прямо на месте словесно рисует будущий облик царскосельской усадьбы…

30 мая 1743 года следует указ о сооружении по обе стороны существующего строения «галерей на колоннах, а по концам у них флигелей каменных, по сочиненному архитектором Земцовым плану». Но, как говорят, человек предполагает, а Бог располагает. В сентябре 1743 года Михаил Григорьевич Земцов скончался, оставив вдову с четырьмя сиротами, младшему из которых не более трех лет.

Заботы о расширении царскосельского дома переходят в руки Андрея Квасова, молодого и талантливого ученика Земцова. Правда, за молодостью лет к нему назначают Джузеппе Трезини, утвержденного мастером-наставником.

Молодой Квасов не очень дорожил советами наставника и зимой 1743/44 года представил свой проект перестройки вместе с моделью будущего дворца. Квасов решил пристроить с двух сторон к дворцу полукруглые служебные флигеля — циркумференции. Точно такие же, как собирался возвести Растрелли еще в Руентальском замке Бирона. А еще раньше мечтал увидеть их перед зданием Двенадцати коллегий Михаил Земцов. Интересно, самолично замыслил сей прием молодой архитектор или использовал чью-то идею?..

К осени 1744 года пришло время думать о внутренней отделке расширенного дворца. Тут-то и выяснилась полная несостоятельность мастера-наставника. 5 мая 1745 года на место Трезини назначили Савву Ивановича Чевакинского, также бывшего ученика Земцова.

Восемнадцатилетним юношей Савва Иванович ушел из Морской академии, готовившей офицеров русского флота, и поступил учеником к главному архитектору Адмиралтейств-коллегии. В 1745 году, в возрасте тридцати двух лет, Чевакинский наконец получил звание архитектора. Его по праву можно считать одним из одареннейших русских зодчих середины XVIII столетия.

Отложив временно заботы об убранстве внутренних покоев, Чевакинский предложил еще больше расширить дворец. И, зная богомольность Елизаветы, представил план сооружения справа от дворца церкви, чтобы стояла она симметрично оранжерейному залу, построенному Квасовым с левой стороны. Одноэтажные галереи должны были соединить храм и оранжерею с дворцом. А на крышах галереи Чевакинский решил устроить «висячие» сады. Затея равняла императрицу Елизавету с легендарной основательницей Вавилона царицей Семирамидой, соорудившей у себя подобные сады — одно из семи чудес света. Но не ведал зодчий, что случайный казус принесет ему неприятности и горечь разочарования. Забыл, что архитектора в России «ценят только тогда, когда в нем нуждаются», как запишет почти два десятилетия спустя граф Растрелли.

Великолепные дома, дворцы, соборы — это всего-навсего воплощенные в камне или дереве указания заказчиков. Их претворяют в жизнь сотни и сотни мастеров различных специальностей, среди которых числится и архитектор.

С весны 1748 года «висячие» сады стали любимым местом отдохновения императрицы. В тени высаженных прямо в землю кустов сирени, роз и молодых липок приятно было откушать чашечку кофе, выпить бокал венгерского, прослушать увлекательные сплетни, полюбоваться молодым регулярным парком с восточной стороны