Золотые миры.Избранное - Ирина Кнорринг

8/ IV, 1928

«Жизнь идёт — и, слава Богу…»

Жизнь идёт — и, слава Богу.Дни безбурны и ясны.Заползает к нам в берлогуЗапах пыли и весны.

Мы вдвоём молчим часами,Ты устал, а я — больна.И сплетается над намиТемнота и тишина.

За иголкой шёлк змеится,Золото и бирюза, —А когда сомкнёшь ресницы —Нити яркие в глазах.

Где-то светит вера в чудоИ в безумие весны.Пусть теперь другие будутВидеть огненные сны.

Нам с тобой навек — заботыИ бескрылые мечты.И ещё — боязнь чего-то,Что страшнее пустоты.

И порой со дна ущелий,Жутко леденя виски,Лезет в двери, в окна, в щелиЗапах пыли и тоски.

27/ IV, 1928

«Всюду пахнет мохнатой сиренью…»

Лиле

Всюду пахнет мохнатой сиренью,Даже в пыльном и душном метро.Боль обид и тупые хотеньяИзживаем мы слишком остро.

Всё забыть, даже ложь и ошибки,И в себе, и во всяком другом,И встречаться спокойной улыбкойС тем, кто прежде казался врагом.

Разве сердце — не жалкое слово?Разве тяжесть весной не легка?Ничего, если в рифму «весёлый»Больно врежется слово — «тоска».

Ничего, если давит усталостьМолодой и улыбчивый рот,Если душная, острая жалостьВ неспокойное сердце вползёт.

Только дождик бесшумный и мелкий,И безволье опущенных: рук,Часовые, покорные стрелкиОбегают положенный круг.

Мы ночами беспомощно бредим,Мы дрожали от мелких обид.И предчувствие близкой трагедииКак проклятье над нами висит.

1/ V, 1928

«Я не спутаю строгие ритмы…»

Я не спутаю строгие ритмы,Я не выйду на дикий простор,И никто уже не объяснит мнеНепонятное слово — «восторг».

Я не крикну неистовым крикомНа безлюдье больших площадей.И в пролёты разрозненных днейНикогда я не стану великой.

И в тумане последнего дня,Без причины сгущая тревогу,В тёмном зеркале, ровном и строгом,Кто-то встанет — сильнее меня.

И с беспомощным, жалобным «грустно»Больно шаркнет по глади стекла,И промолвит смущённо и грустно:«Умерла…»

1/ V, 1928

«Мне о грустном хочется писать…»

Мне о грустном хочется писать,Всё о смерти, о тоске последней.Ты не трогай синюю тетрадь,Не читай пугающие бредни.

Я когда-нибудь переменюсь,Станет всё размеренно и просто,И сменю волнующую грустьНа простое, ясное довольство.

1/ V, 1928

«По тёмным расщелинам улиц…»

По тёмным расщелинам улиц,В седых и бескрылых веках,Проходит, неловко сутулясь,Высокий, безликий монах.

Густеют и вьются туманы,Над городом гаснет заря,И серые крылья сутаныТрепещут в пятне фонаря.

Высоким — крылатым — безумным,Вселяющим путаный страх, —Скользит он по улицам шумным,Как чеховский Чёрный Монах.

И это был он тем скитальцем,Пришедший великим постом,Меня научивший боятьсяИ складывать руки крестом.

Я правду смешала со снами,Забыла, что было вчера.Я часто одними губамиКому-то бросала: пора!

И в час, когда кружатся блики,При бледной бескровной заре,Я знаю, что этот БезликийСтоит у закрытых дверей.

И сердце налито свинцом,И я цепенею от страха,Когда-нибудь встретить монахаС закрытым навеки лицом.

7/ V, 1928

«Веди меня по бездорожью…»

Веди меня по бездорожью,Куда-нибудь, куда-нибудь.И пусть восторгом невозможнымТревожно захлебнётся грудь.

Сломай положенные сроки,Сломай размеренные дни!Запутай мысли, рифмы, строки,Перемешай! Переверни!

Так, чтоб в душе, где было пусто,Хотя бы раз, на зло всему,Рванулись бешеные чувства,Не подчинённые уму.

25/ V, 1928

«В вечер синий и благословенный…»

В вечер синий и благословенный,В городской, звенящей тишине,На мосту, над почерневшей Сеной —Генрих вспоминает обо мне.

Зданья в мглу безлунную зарыты,Свет скользит с шестого этажа.Поднял конь железные копыта,Тяжело и крупно задрожал…

А в кафе, под звонкий лязг бокалов,В глубине, у крайнего стола,Облик мой — весёлый и усталый —Сонно вспоминают зеркала…

А на скамьях, милых и тяжёлых,Под сияньем свешенных огней,В тёмном зданье коммунальной школыВ этот час не помнят обо мне.

И никто не видит, как смущённо,В опустевшей, тихой темноте,Там, на лестнице неосвещённойПритаилась плачущая тень…

6/ VI, 1928

«Всё это было, было, было…»

Всё это было, было, было…

А.Блок

Всё это было, было, было —Моря, пространства, города.Уже надломленные силыИ беспощадные года.

Сначала — смех и своеволье,Потом — и боль, и гнев, и стыд,И слёзы, стиснутые в горле,От не прощаемых обид.

Всё это было, было, было,Как много встреч, и слов, и дней!Я ничего не сохранилаВ убогой памяти моей.

Проходит жизнь в пустом тумане,И надо мной — клеймом стыда —Не сдержанные обещаньяИ жалобное — никогда.

21/ VI, 1928