Тайна Древнего Лика - Алексей Корепанов

Были, были варианты. Но какой из них правильный (и есть ли вообще среди них правильный) оставалось только гадать. А занятие это Торнссон считал отнюдь не самым приятным из того, что ему доводилось делать в жизни.

Он копался в воспоминаниях, он дремал, и ему виделись сны о прошлом, и посещали его кошмары. И все чаще и чаще накатывало такое всепоглощающее чувство обреченности, что впору было кричать и биться головой о каменную стену темницы…

Ему очень хотелось верить в то, что все, случившееся с ним, — не более, чем сон, пусть даже не простой сон, а некое астральное путешествие. Это не он сам, а только его астральное тело отправилось на Марс, и попало в недра Сфинкса, а теперь вот залетело в прошлое, в индейский Теотиуакан. А он, настоящий, подлинный, физический Свен Торнссон, лежит себе и спит в своей уютной холостяцкой берлоге. И не один спит, а в обнимку с какой-нибудь милашкой, утомившейся от его азартных многократных наскоков. Постель была его стадионом, его полем боя, его карточным столом…

Думать так было приятно, но пилот не мог сломить в себе реалиста и поверить в то, во что верить просто невозможно.

Временами, очень осторожно, он пытался осмыслить все происшедшее с ним. Старался представить, как сможет существовать здесь (если, конечно, ему доведется остаться в живых), в этом мире далекого прошлого, отделенном непреодолимой пропастью веков от привычного, знакомого, дьявольски хорошо устроенного быта начала третьего тысячелетия от Рождества Христова. Пусть даже ему удастся вырваться отсюда, из этой темницы, из этого города — куда бежать дальше? Не тормознешь авто на шоссе, не проберешься на корабль, не возьмешь билет на самолет… И нет еще на Земле его страны, не родились еще его современники — и как он будет жить здесь?..

Мысли эти были настолько страшными, такая унылая, безысходная бездна распахивалась перед ним, что он запрещал себе думать об этом. Иначе мозги могли пойти вразнос, закипеть и испариться…

Надежда — если это можно было считать надеждой — оставалась только на то, что у неведомой марсианской машины, забросившей его сюда, все-таки есть реверсивный механизм, и возвращение в исходную точку и в исходное время возможно. Уж лучше вновь очутиться в недрах Марсианского Сфинкса в своем времени, чем скитаться по совершенно чужим для него краям далекого прошлого…

Пожалуй, только эта тень надежды, не тень даже, а тень тени, вкупе с защитным психологическим барьером спасали Торнссона от безумия.

Он лежал на жесткой колкой подстилке, вдыхал запах чужих трав, смешанный с вонью отхожего места, и, как четки, медленно перебирал мысли. Мысли вращались по кругу, и вращение это навевало черную тоску.

Его вернули к реальности голоса за дверью. Один голос был мужской, а другой — женский, молодой и звонкий. Пилота пробила испарина. Он рывком сел на шуршащей подстилке и насторожился. Что-то подсказывало ему: наступил тот момент, та «точка бифуркации», когда решается его дальнейшая судьба. Именно сейчас линия его жизни может сделать неожиданный поворот.

Женский голос был настойчивым, требовательным, а мужской — неуверенным и приглушенным. Он, по всей вероятности, принадлежал охраннику, чьи шаги и бормотание не раз доносились до Торнссона сквозь отверстие над дверью. Раздался протяжный шорох отодвигаемого засова, кто-то потянул дверь на себя — и в каменном мешке стало гораздо светлее от возникшего в проеме горящего факела. Факел держала в руке та самая девушка с лицом Сандры. Ее поза копировала позу Статуи Свободы, и пилоту очень хотелось верить в то, что эта девушка, которой, видимо, разрешалось многое, станет для него символом свободы. Его личной свободы, освобождения из карцера и возвращения к жизни и свету. За ее спиной виднелся под настенным факелом нахмуренный воин-охранник с дубиной наизготовку.

Выглядела девушка уже не так, как тогда, в храмовом зале на вершине пирамиды. Теперь ее густые иссиня-черные волосы были распущены. Разделенные пробором посредине головы, увенчанной небольшой нефритовой диадемой, они двумя потоками стекали на плечи. К похожей на блесну пластинке под нижней, чуть оттопыренной губой прибавились два отливающих серебром кольца, продетые в ноздри с обеих сторон. А нанесенные чем-то желтым — возможно, охрой — лепесткообразные пятнышки под глазами невольно заставили пилота вспомнить одну сумасбродку-мулатку, с которой он развлекался в Палм-Бич. Впрочем, эта своеобразная бижутерия и макияж ничуть не портили впечатление от ее свежего юного лица со специфическими индейскими чертами. Белая с зеленым туника сменилась тканью цвета рубина, в обтяжку обмотанной вокруг тела и скрепленной в нескольких местах изящными, напоминавшими бабочек, застежками.

Быстро осмотрев карцер, девушка остановила взгляд на сидящем пилоте — и Торнссон тут же улыбнулся ей, хотя внутри у него все дрожало от волнения. Глаза ее как-то особенно блеснули, и это был вовсе не злой, не воинственный блеск… А потом ее взгляд, переместившись, застыл на тонких облегающих белых плавках Торнссона с черной надписью: «Арго». Пилот шевельнулся, и девушка вновь посмотрела ему в лицо. Он увидел в ее глазах благоговение, и понял, зачем она пришла сюда. Понял, что для нее он вовсе не презренный чужак, а некто очень и очень почитаемый. И что возможное спасение всецело зависит от нее, дочери влиятельного отца или внучки влиятельного деда, слово которой многое значит для обычных граждан типа этого воина-охранника — хоть на медной его физиономии и читается явное недовольство.

«Ты мой путь к свободе», — подумал Свен, и все в нем ожило.

Вмиг улетучилось изматывающее душу чувство обреченности. Бездна безысходности при ближайшем рассмотрении оказалась вовсе и не бездной, а так, неглубокой впадиной с ясно просматривающимся дном, преодолеть которую не составляет особого труда.

Он еще раз улыбнулся — и девушка улыбнулась ему в ответ. И, пятясь в коридор, где по-прежнему маячил пасмурный охранник, поманила пилота рукой.

Торнссон не стал дожидаться повторного приглашения. Вскочив с тюфяка и едва не врезавшись макушкой в низкий потолок, он запахнул выданный ему секонд хенд и шагнул за порог своей одиночной камеры без холодильника и телевизора.

В обе стороны от двери тянулся неширокий коридор с еще пятью-шестью такими же дверями. Концы его терялись в темноте, с которой не могли справиться два факела: один — закрепленный на стене, и второй — в руке девушки. В коридоре было теплее, чем в каменном мешке, пламя факелов слегка колебалось, и Торнссон подумал, что где-то неподалеку находится выход наружу.