Фанданго (сборник) - Александр Грин

Взяв две жестяные тарелки, пеон вынул длинной вилкой из котла несколько кусков баранины, облил их тыквенным соусом, наложил бобов и принес проголодавшимся путникам.

Ретиан ел задумчиво, стараясь не глядеть вокруг и сожалея, что приехал сюда, где все напоминало ему детство, мать и отца.

Казалось, если закрыть глаза, а затем открыть их, то из двери направо выбежит маленькая Мальвина, а из дверей слева выйдет отец, сердито ворча: «Где это пропал Ретиан? Наверно, опять заночевал с гаучо около Черных Болот?».

Живо припомнилось ему детство, лодка, всегда стоявшая на воде среди камыша; первая книга, пианино, которое находилось там, где он теперь сидел; вышитые индейские дорожки, устилавшие пол, и всегда озабоченная мать, страдавшая какой-то болезнью глаз, после того как ее укусила змея.

Видя задумчивость своего товарища, Линсей ел тоже молча.

Но он с трудом удерживался, чтобы не мурлыкать песенку, – такое удовольствие доставляло ему все, что он видел.

Вспомнив себя ребенком, Ретиан бессознательно остановил взгляд на том мальчике, который спал около гаучо.

Нельзя было подумать, что мальчик – сын этого пастуха.

Его босые до колен ноги, черные от пыли, были исцарапаны в кровь. Всю одежду его составляла короткая, разорванная на плечах, когда-то белая рубашка. В спутанных темных волосах торчали обломки сухих стеблей.

Он был весь грязен и, по-видимому, бродяжил, в то время как спавший возле него гаучо был одет в обычную прочную степную одежду.

Гопкинс – тот краснолицый человек с рыжими усами, который хлопотал на дворе, – вошел в комнату.

Мельком взглянув на неизвестных ему путешественников, Гопкинс увидел спящего мальчика и, разозлясь, ударил его в спину носком сапога.

– Паршивец, бродяга, ты опять здесь?! – закричал он, когда сонный мальчик вскочил, испуганно озираясь и закрывая от удара лицо рукой. – Раз я тебя выгнал сегодня утром, то как ты смел явиться опять?

– Оставьте его, Гопкинс, – сказал, просыпаясь, пожилой гаучо, – это я его привел; хотел покормить, да сморился и уснул; и он тоже уснул.

– Пошел вон! – крикнул трактирщик, схватив оборванца за ухо и таща его к двери.

– Хозяин, не трогайте его! – хмуро крикнул Ретиан. – Я хочу с ним поговорить и дать ему поесть.

– Позвольте, – едко возразил Гопкинс: – я, сеньор незнакомец, до сих пор хозяин здесь, в этом доме Если вы согласны заплатить убытки в случае кражи, я не протестую. Но если вы только разыгрываете добрую душу, а платить буду я, то лучше не поднимать такой разговор.

– Давно ли вы тут хозяин? – заметил обозлившийся гаучо. – Всего в марте продал вам Шульц ранчо, а он, надо сказать, был вежливей вас.

– Если бы я, работающий в этой степи, занимался только вежливостями, то мне давно пришлось бы закрыть дело и наняться гаучо, – грубо сказал Гопкинс. – Я должен был бы продать это ранчо, как поступили его первые хозяева, Дугби, форменные идиоты, потому что из гордости не хотели открыть гостиницу, как их учили.

Видя, что Ретиан побледнел, Линсей попытался смягчить разговор, сказав:

– Но вам же лучше, что Дугби не сделали этого, так как теперь вы хозяин гостиницы.

– Ну, уходи, – сказал Гопкинс ребенку, печально направившемуся к дверям, – и сверни с той дороги, на которой сын Дугби сделался вором.

– Что? – тихо сказал Ретиан встав.

– Наверно, он стал вором, – продолжал Гопкинс, – потому что сбежал из дома в Северные Штаты, и, как мне оттуда писал один знакомый, он видел, как мальчишку вели под конвоем в тюрьму в Нью-Йорке.

– Скажите-ка, Гопкинс, вы сами сочинили эту паскудную ложь? – спросил, выходя из-за стола, Ретиан. – Стой, мальчик, – обратился он к маленькому бродяге, – из-за тебя началась эта история, и ты должен знать, кто за тебя вступился, я – Ретиан Дугби, сын покойного Дугби.

– Я ничего не говорю… Мало ли что болтают, – произнес опешивший Гопкинс, – но, однако, если так, то весьма примечательна ваша любовь к бродягам…

Двумя ударами кулака по толстому, красному лицу Ретиан так оглушил трактирщика, что тот ударился затылком о стену и схватился за голову.

– Нарвались, Гопкинс? – сказал старый гаучо. Гопкинс выхватил висевший в кобуре у пояса браунинг и наставил дуло в лицо Ретиана.

Молодой человек едва успел схватить прислоненный им к столу карабин, как на руке Гопкинса, прыгнув кошкой, повис оборванный мальчик.

Раздались три выстрела в пол, – нападение ребенка отвело дуло вниз.

Тотчас гаучо, оттолкнув мальчика, вырвал револьвер у остолбеневшего Гопкинса, а прибежавшие на выстрел гаучо встали плотной стеной между врагами.

Довольно было нескольких слов старого гаучо и Линсея, чтобы другие гаучо уяснили смысл происшествия. Некоторые из них помнили семью Дугби; один гаучо даже признал Ретиана и поздоровался с ним, но для воспоминаний было не время теперь-предстоял вооруженный бой между Гопкинсом и Ретианом.

Сочувствие гаучо было всецело на стороне Ретиана, – не только потому, что в стычке был виноват хозяин, а еще потому, что Гопкинса никто не любил.

Гопкинс давал бедным гаучо деньги в рост за большие проценты, всегда присчитывал им лишнее за съеденное и выпитое и обходился с ними не так вежливо, как к этому привыкли степные жители испанцы.

– Как будете драться? – спросил противников гаучо Педро Монтихо, о котором шел слух, что он дрался с оружием в руках сто четырнадцать раз и только пять раз был ранен. – По закону пампасов обиженный имеет право выбрать оружие. Пусть скажут свидетели – кто был обидчик, кто обиженный?

– Гопкинс первый оскорбил Дугби, обругав его родителей, а самого его назвал вором, хотя и не знал, с кем говорит, – заявил старый гаучо, который спал рядом с мальчиком.

Пеон, подававший кушанье, желая угодить хозяину, показал, что не слышал, о чем говорили, и только видел, как Ретиан ударил Гопкинса.

Линсей подробно рассказал, как Гопкинс гнал мальчика и как за мальчика вступился Ретиан.

Несколько гаучо, отойдя в сторону, начали совещаться.

Хорошо стрелявший Гопкинс, надеясь на свое искусство попадать в цель, сказал, утирая окровавленные усы, Ретиану:

– Через дыры в вашем теле будет видно отсюда до Парагвая! Вы не уйдете живым!

– Я не боюсь смерти, – ответил Ретиан, – и, если мне суждено пасть, унесу в могилу воспоминание о вашем распухшем носе.

Гаучо, посовещавшись, вернулись к столу.

– Вот что мы решили, – сказал Педро Монтихо, – так как с одной стороны были оскорбления, а с другой удар, то предлагаем вам помириться. Если же противники не желают примирения, то пусть они стреляются через пончо, грудь с грудью, в двух шагах расстояния.

Такими жестокими условиями поединка гаучо надеялись образумить противников, думая, что они откажутся идти почти на верную смерть.

– Я согласен, – быстро сказал Ретиан. – Но если Гопкинс попросит у меня прощения, признает, что сам сочинил клевету, и признает, что получил по заслугам, – я охотно примирюсь с ним.

– Многого захотели! – вскричал Гопкинс. – Хотя вы и сын Дугби, но распоряжаться здесь, в моем доме, вам не придется.

Между тем мальчик, вмешательство которого спасло Ретиана, стоял рядом со своим заступником и печально смотрел на приготовления к ужасному поединку.

Что касается Линсея, то он чувствовал себя прескверно. Ему казалось, что рослый, дерзкий Гопкинс непременно убьет Ретиана; и, взволновавшись до последней степени, старик попытался уладить дело.

– Я предлагаю, – сказал он, – отложить поединок дня на два, чтобы голос рассудка помешал двойному убийству. Через два дня разгоряченные противники увидят, что печальная история эта вовсе не требует таких жестоких условий драки, какие решены здесь. Может быть, тогда состоится и примирение.

Гопкинс был трус, но под влиянием бешенства и злобы на Ретиана все еще говорил запальчиво.

– Не мешайтесь в чужое дело! – крикнул он Линсею. – Я сумею постоять за себя при любых условиях!

– Нет… – неожиданно сказал мальчик, внимательно смотря на разозленного трактирщика.

Все удивились.

– Что ты бормочешь, малыш? – спросил Педро Монтихо.

– Я говорю… я хочу сказать, – начал, сбиваясь, мальчик и прижался к Ретиану, который положил руку на его голову, – извините, но мне показалось, что хозяин храбрится. Он не выдержит!

– Ну, грязный мошенник, я поговорю с тобой после того, как отправлю к родителям этого пестрого молодца! – сказал Гопкинс.

– Слушай, мальчик, – обратился к оборвышу старый гаучо, – ступай на двор или стой молча. Тут не шутки.

Один гаучо подошел к Ретиану и указал ему отметку, сделанную ножом на полу.

После этого он показал такую же отметку Гопкинсу.

Противники стали на эти отметки, лицом друг к другу. Между ними было два шага расстояния.