Фанданго (сборник) - Александр Грин

– Тогда не спорьте, а слушайте, что я говорю. Не бойтесь ничего Мы закутаемся в мантильи, и нас никто не узнает. О, мне худо! – вскричала Инее. – Уже заболело в груди, а ноги стали тяжелые! Ох! Ох!

Она схватилась за грудь и села в кресло, проливая горькие слезы.

– Что вы, что вы, Инезилья! – говорила перепуганная донья Катарина. – Успокойтесь; я дам вам сейчас согретого вина и облатку пирамидона, если у вас болит голова.

– Бедный Хуан! Злой отец! – восклицала девушка, топая ногой и украдкой посматривая на Катарину. – Так мучить мальчика за то, что он следует влечению своего сердца! Я догадываюсь, что произошло. Отец вечно ссорился с братом из-за желания Хуана работать для кинематографа Страшные были ссоры! Несчастный Хуан! Он заперт среди каких-то умалишенных, которые ходят на четвереньках и кричат петухом! О, это слишком жестоко! Я спасу тебя, Хуан, если я не умру; но я уже чувствую в груди смертельную боль! И все из-за того, что одна женщина, на которую я надеялась, жен…

– Сеньорита, – сказала потерявшая от страха голову донья Катарина, – так и быть, я пойду с вами, не мучьте себя!

– Я знаю, – сказала Инее, вставая и вытирая глаза, – что вы не хотите моей смерти.

Крепко обняв старую женщину, девушка начала целовать ее в нос, брови, щеки, уши и шею.

– Довольно вам благодарить меня! – сказала растроганная донья Катарина – Теперь подумаем, как нам лучше выполнить эту затею.

– Вот как мы сделаем, – говорила Инее, увлекая старуху на оттоманку, садясь и беря дуэнью за руку. – Я пойду к матери и скажу ей, что Сильва Рибейра по телефону просила меня приехать на домашний концерт. Вы же переговорите с Сильвой по нижнему телефону, чтобы вас не подслушали, и сообщите ей, как и что мы с вами придумали. Маме все равно, что я делаю, она согласится, а отца я предупрежу за обедом. В случае, если узнают, что мы ходили к Генри Рамзаю, вы скажете, что я бежала от вас, ничего не хотела слушать, а вы никак не могли со мной справиться. Я сама скажу тогда, что я была ужасна, непреклонна, что полчища гаучо не смогли бы остановить меня!

На душе доньи Катарины было тревожно, но она невольно рассмеялась. Не теряя времени, Инее отправилась к матери.

Долорес сидела перед большим, во всю стену, зеркалом, отражающим ее красивую фигуру и красивое, немного располневшее лицо с черными большими глазами. Она раздраженно смотрела на роскошный ток[24] из перьев белой цапли, который модистка лучшего магазина в Монтевидео печально укладывала в картонку.

Жена Маньяна была не в духе: вчера на балу у французского консула она слышала, как восторгаются красотой жены генерала Байерос, и самолюбие Долорес было сильно задето:

– Ведь я двадцать раз говорила мадам Шартье, что ток должен быть ниже и не качаться так сильно! – сказала Долорес. – Вы принесли метелку! Да, настоящую метелку! Убирайтесь со своими дрянными изделиями и скажите мадам, что я больше не буду давать ей заказы!

Инее приоткрыла дверь.

– Мама, можно к тебе?

– Войди.

Мастерица ушла, с горечью ожидая выговора от хозяйки за то, что не смогла уговорить знатную заказчицу взять ток, который на самом деле был очень хорош.

Инее села напротив матери.

– Сильва зовет меня сегодня слушать домашний концерт, – сказала она, расправляя на груди матери золотой бант ее алого пеньюара и целуя ее. – Разреши мне поехать.

– Разве ты забыла, Инее, что сегодня у нас званый вечер и танцы? Что с твоим лицом? Ты плакала?

– Засорила глаз. Знаешь, мама, ведь я не увлекаюсь танцами.

– Не знаю, как отец, но, если хочешь, отправляйся, только скажи донье Катарине, что вам надо вернуться не позже двенадцати, – согласилась Долорес, втайне довольная, что на вечере не будет дочери, чей возраст указывал на годы молодящейся дамы.

– Я буду просить отца, – сказала Инее и, поблагодарив, вышла.

Она немедленно сообщила донье Катарине, что мать согласна. Дуэнья задумчиво пожевала губами.

Инее никак не могла вступиться за брата перед отцом, – во-первых, потому, что это не принесло бы никакой пользы, а во-вторых, – Маньяна, догадавшись, что кто-то выдал девушке его поступок с сыном, начал бы мучить допросами и угрозами Катарину.

Пробило пять часов; зной спал, наступило время обеда.

К обеду был приглашен дон Базиль Гуатра-и-Вен-трос, преждевременно лысый, истощенный порочной жизнью сын местного миллионера, худой, высокий человек тридцати пяти лет, с длинным, как шпага, носом и соловеющими глазами, особенно когда он смотрел на Инее.

Вентрос мечтал жениться на Инее, чему Маньяна был рад. Мать Инее тоже стояла за этот брак, но молодой девушке Базиль Вентрос был невыразимо противен.

Стол в высокой столовой уже был накрыт драгоценной голландской скатертью, и слуги расставляли приборы, когда приехал Маньяна с Вентросом.

Узнав об этом, Инее не смогла до обеда поговорить с отцом о поездке к Сильве. Мужчины расхаживали в салоне и, дымя сигарами, рассуждали о делах.

Наконец прозвучал колокол. Обедающие заняли свои места; Вентрос сел между Долорес и ее дочерью. Управляющий домом, Катарина и двое служащих поместились на другом конце стола.

Маньяна и Вентрос, оба родом из Бразилии, любили бразильскую кухню, а потому кушанья подавались острые и жирные: жареные креветки, запеченные в яйцах; салат из молодых листьев пальмы; макуха – большая птица куриной породы; омары, настоенные в воде с уксусом; ягоды кайенского перца; маленькие птицы фазаньей породы, называемые жаку, потом – океанские рыбы: дорада, бадейа, бижупира, приправленные острыми подливками и соусами, торты из яиц и перемолотого кокосового ореха, пирожные из маниоки. Было также подано много мясных блюд, черные и белые бобы, виноград, бананы, апельсины и – редкость Уругвая – земляника, разводимая огородниками.

Заметив, что Вентрос умильно посматривает в ее сторону, Инее с самого начала обеда нахмурилась и время от времени усиленно обмахивалась веером, хотя уже не было жарко. В дверь, ведущую на балкон, открытую на только что политый водою патио, веяло прохладой. Иногда Инее терла пальцем висок.

– Что с тобой, Инее? – спросил отец, заметив ее болезненные гримасы.

– У меня страшно болит голова, и я боюсь, что вечером не смогу выйти к гостям.

– Неужели случится такое несчастье, сеньорита? – встревоженно спросил Вентрос. – В таком случае не только я, но и все кабальеро найдут залу темной, без надежды на восход солнца!

– О, успокойтесь, сеньор Вентрос, будет достаточно света в свечах и люстрах, а солнце взойдет точно по часам, как это оно делает каждый день!

– Если только что распустившаяся магнолия лишает сад своего аромата – все соловьи умолкают, а небо одевается тучами!

– Барометр стоит высоко, – нелюбезно отрезала Инее, которой надоели эти глупые и высокопарные комплименты. – Впрочем, если я проедусь на Прадо, а оттуда заверну к Сильве и послушаю ее концерт, голова у меня не будет болеть, и я станцую танго, хотя терпеть его не могу.

Маньяне было неприятно, что Вентрос разочаруется, не встретив Инее вечером, поэтому он сказал:

– Непременно поезжай освежиться, Инее. О каком концерте ты говоришь?

– Я разрешила ей ехать к Сильве на домашний концерт, – сказала донна Долорес, надеясь, что дочка обманет Вентроса и пробудет у подруги дольше двенадцати; это понравилось Долорес. – Как всегда, музыка устраивается у них в патио, девочка проветрится и приедет домой без головной боли Пусть едет.

– Хорошо, – согласился отец, и вопрос, таким образом, был решен.

Инее ела столь мало, что Вентрос обеспокоился и спросил, не хуже ли ей.

– Я не люблю бразильскую кухню, – заявила девушка, – она вся из огня, жира и яда!

– Диос! Сеньорита, это самая лучшая кухня, как самая лучшая страна – Бразилия.

– Ну уж! Страна желтой лихорадки! Кайманов, красного перца! Костлявых женщин!

– Вы несправедливы, сеньорита, потому что нездоровы, но клянусь честью, – среди бразильянок вы сверкали бы, как звезда среди репейника!

Инее стало смешно, смеясь и морщась от мнимой боли, она удалилась, взяв под руку мать. Мужчины остались курить сигары и пить кофе.

Скоро Долорес ушла выбирать наряды к вечернему балу, а девушка побежала в комнату к донье Катарине, и они, накинув мантильи, позвонили шоферу, который готовил автомобиль.

Торопясь уйти и боясь, что мать вздумает осматривать ее платье и, пожалуй, заставит переодеться, Инее спустилась в сопровождении дуэньи к подъезду по боковой лестнице.

– Знаете ли вы, где кинофирма Ван-Мируэра? – спросила Инее шофера.

– Знаю, сеньорита. Она в самом Прадо. Я там бывал.

– Тогда везите нас туда. Вот вам двадцать рейсов, и никому не говорите, что мы поехали не прямо к Сильве Рибейра. Слышите, Гильберт?