Седьмая чаша - К. Сэнсом

— О да, сэр! Это было бы очень благородно с вашей стороны!

Они ушли, а я никак не мог понять, как Минни — мать! — могла ставить церковь превыше собственного сына. Если верить ее словам, сын рассердился на них. Значит, тому была причина. Но какая?

Впрочем, гадать было бесполезно. В последнее время все встало с ног на голову. На прошлой неделе арестовали священника. Его вина состояла в том, что во время причащения паствы он проткнул себе палец булавкой, чтобы кровь капнула на облатку. Таким способом он собирался доказать истину таинства превращения хлеба и вина в тело и кровь Христовы.

Я привязал Бытие к специально предназначенной для этого жерди, тянувшейся вдоль длинного, приземистого здания сумасшедшего дома и постучал в дверь. Открыл мне смотритель Шоумс. При виде меня он сначала скривился, а потом с усилием скроил нечто похожее на приветливую гримасу.

— А-а, мастер Шардлейк! — пробормотал он.

— Здравствуйте. Я договорился встретиться здесь с доктором Малтоном.

Смотритель отступил в сторону, позволяя мне пройти.

— Его еще нет, но с Адамом находится Эллен. Мы ухаживаем за Адамом как за родным.

Шоумс старался говорить уважительным тоном, но в его взгляде сквозила неприязнь.

— Хорошо. На этой неделе вы обязаны подать в суд первый отчет. Причем я желаю ознакомиться с его содержанием до того, как вы его отправите. Как Адам?

— Темнокожий лекарь утверждает, что он идет на поправку, хотя лично я этого не вижу. Эллен пытается привести его в гостиную, но его присутствие заставляет нервничать других пациентов.

— Надеюсь, вы ведете себя правильно.

Я уже с минуту назад слышал какой-то шум, раздававшийся неподалеку, теперь же дверь с грохотом распахнулась, и из нее появилась красная, запыхавшаяся рожа смотрителя Гибонса.

— Сэр, — залопотал он, обращаясь к Шоумсу, — его величество буянит! Требует, чтобы починили корону! Вы сможете его утихомирить?

С тяжелым вздохом Шоумс отпихнул Гибонса в сторону и пошел к палате разбушевавшегося безумца. Я последовал за ним. Умалишенный, считавший себя королем, восседал на стульчаке, облаченный в свою лоскутную «мантию». Бумажная корона на его голове действительно пострадала: у нее было оторвано несколько зубцов.

— Почините мою корону! — завопил он, завидев нас. — Вы мои верноподданные, и я вам повелеваю!

Шоумс сорвал с головы полоумного бумажную корону и скомкал ее в своем мясистом кулаке.

— Вот тебе твоя корона! — прорычал он. — Когда-нибудь договоришься до того, что потеряешь свой поганый язык! Заткнись или не получишь ужина!

Безумный старик словно усох, закрыл лицо руками и заплакал. Шоумс вышел из палаты, громко грохнув дверью.

— Это заткнет ему пасть! — удовлетворенно сообщил он Гибонсу и, обернувшись ко мне, добавил: — Вот видите, мастер Шардлейк, сколько у нас дел. Так что я оставлю вас, а вы отправляйтесь к Адаму Кайту.

Дверь палаты Адама была открыта. Эллен сидела на стуле напротив мальчика, закованного в цепи. Жестокая, но необходимая мера: случившееся на Лондонской стене не должно было повториться.

— Ну давай же, Адам, — мягко уговаривала Эллен, — возьми ложку и кушай. Не буду же я кормить тебя с ложечки как маленького! Агу-агу-агу, — пропела она детским голоском.

К моему удивлению, Адам отреагировал на это беззлобное подшучивание улыбкой, которая, впрочем, почти сразу исчезла с его лица. Он взял ложку, миску и под присмотром Эллен принялся есть похлебку.

— Молодец, Эллен! — восхищенно проговорил я. — Первый раз вижу, чтобы Адам улыбался!

Женщина покраснела, вскочила на ноги и сделала книксен.

— Простите, сэр, я не увидела, как вы вошли.

— У меня назначена здесь встреча с доктором Малтоном.

— Да, он должен скоро прийти. А я тем временем пытаюсь рассмешить Адама. Он пока не смеется, но улыбаться, как вы видели, уже начал.

Адам быстро поглощал похлебку, не обращая на меня никакого внимания.

— Я слышала, король внес в парламент законопроект, который запретит женщинам читать Библию? — спросила Эллен.

— Да, женщинам и необразованным простолюдинам.

Она грустно улыбнулась.

— Все возвращается на круги своя. Что ж, может, так тому и быть. Ведь именно в результате нововведений Адам и рехнулся. Его рассудок не вынес их.

Я подумал: «А может, она инакомыслящая и запрет покидать пределы Бедлама вызван именно этим?»

Однако Эллен говорила без всякого фанатизма, даже с некоторой отчужденностью. Я посмотрел на закованную в цепь ногу Адама.

— Эллен, я не знаю, почему вам не разрешено покидать этих стен, но если я хоть чем-то могу помочь, я с радостью сделаю это.

Она вымученно улыбнулась.

— Спасибо, сэр, но я всем довольна.

Выражение ее лица, впрочем, говорило об обратном. Да и как столь умная женщина может довольствоваться жалким существованием в этой убогой обители, куда и новости-то доходят лишь по прошествии многих дней?

Адам доел, встал на колени и принялся молиться:

— Отец небесный, прости меня, ибо я согрешил против Света! — зашептал он. — Я греховен…

— Теперь, когда он сыт, пускай немного помолится, — сказала Эллен. — По крайней мере, до прихода доктора Малтона. Это, кстати, тоже его идея — наладить отношения с Адамом вроде как по договоренности: ему разрешают молиться, а он за это делает то, что положено.

— Вы замечаете в нем какие-то перемены? — спросил я.

— Мне кажется, да. Но Адам — тяжелый случай. Вчера он проснулся, за окном щебетали птицы, а он заявил, что они оплакивают его грехи.

— Вы выполняете тяжелую работу, Эллен. Тяжелую не только для женщины. Лично я не смог бы ее делать. Представляю, насколько трудно вам все время находиться рядом с этими несчастными. Общение с любым из них — это настоящий подвиг.

— А разве в этом мире что-нибудь дается легко? — философски спросила она, но я понял, что мои слова задели ее.

Чтобы сгладить неловкий момент, я сказал:

— Только что встретил родителей Адама. По их мнению, у мальчика налицо улучшение.

— Мне тяжело смотреть на его отца. Большой, сильный человек, он чувствует себя совершенно беспомощным!

— Со смотрителем Шоумсом проблем больше не возникало?

Эллен снова улыбнулась.

— Нет, сэр. Благодаря вам. Он даже разрешает мне приводить Адама в гостиную, чтобы мальчик находился в компании других пациентов. Доктор Малтон говорит, что это важно для Адама — оказываться в обществе других людей, вырываясь хотя бы изредка из того скорбного мира, который он для себя создал.

— По словам Шоумса, Адам нервирует других пациентов.

— Но уже меньше, чем раньше. Они просят его перестать молиться и молчать. Это тоже неплохо для него. Тут каждый может помочь другому. Но к сожалению, не себе.

— Это не совсем так, — послышался голос от двери, и в комнату вошел Гай.

Я с удивлением увидел в его руке Новый Завет. Мой друг выглядел усталым, и я почувствовал себя виноватым за то, что накануне заставил его мчаться в Линкольнс-Инн.

— Что с Билкнэпом? — спросил я.

— Доктора Арчера надо бы привлечь к суду за предумышленное нанесение тяжких телесных повреждений. Как я понял, Билкнэп обратился к нему с жалобами на непрекращающиеся боли в животе. Из-за них он перестал есть и ослаб, а Арчер своими постоянными кровопусканиями и промываниями желудка ослабил его еще больше. Неудивительно, что он решил, будто умирает. Я прописал ему хорошее питание и постельный режим в течение недели, а потом он сможет отправиться восвояси, и врачебная помощь будет ему не нужна.

— Спасибо тебе.

— Боюсь, миссис Эллиард не понравилось, когда я сказал, что ей в течение некоторого времени придется ухаживать за ним.

— Дороти можно понять. Зрелище Билкнэпа, лежащего на пороге ее дома, напомнило ей мертвого Роджера.

— Она добрая и жалостливая женщина. Я, к своему стыду, даже немного сыграл на этом. Но твоими стараниями Билкнэп теперь мой пациент, и его здоровье для меня превыше всего.

— Не сомневаюсь, — ответил я, а про себя подумал: «Черт бы побрал этого негодяя!»

— Я пообещал проведать его завтра вечером.

— Ты вызвал к нему священника?

— Нет, исповедь ему не понадобится. Наоборот, это повредило бы больному, вернув его к мыслям о скорой кончине.

— Приходи ко мне поужинать после того, как навестишь этого мерзавца. В качестве компенсации за хлопоты. А заодно я заплачу тебе за его лечение. Билкнэпу оно обойдется даром.

Гай улыбнулся.

— Странный он человек! Подробно ответил на мои вопросы о своих хворях, а потом, когда я сообщил ему о том, что его жизни ничто не грозит, он вдруг умолк и больше не произнес ни слова. В том числе ни слова благодарности — ни тебе, ни мне.

— В этом весь Билкнэп. Как-нибудь при случае я расскажу тебе о нем.