Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Масинисса принял все поправки Сципиона, и вскоре произошла долгожданная встреча. Переговоры проходили в обстановке секретности, потому обе делегации были малочисленны.

Нумидиец при виде Публия, мимикой и жестами изобразил благорасположение, граничащее с восторгом. Однако это не польстило римлянину, ему еще предстояло выяснить, сколько в поведении варвара искренности, а какую часть составляет демонстрация, так как не вызывало сомнения, что, общаясь много лет с пунийцами, он в совершенстве овладел мастерством политического лицедейства и в прямом, и в переносном смысле. Сципион же, напротив, держался с естественностью и простотой, свойственными прирожденному величию, и этим несколько смутил африканца, ибо тот почувствовал, что с самого начала взял неверный тон.

После общепринятых приветствий первым по праву инициатора переговоров стал излагать свою позицию Масинисса. Он заговорил о властности, несправедливости и корыстолюбии карфагенян, которые этими пороками отвращают от себя союзников, не желающих рабской участи. Присмотревшись же к римлянам, он, Масинисса, понял, насколько выше народ, для которого доблесть дороже денег, и в дружбе с римлянами увидел необходимое условие для освобождения своего Отечества. Многие причины, — уверял он, — заставляют его до сих пор сохранять видимость верности пунийцам, но когда римляне придут в Африку и встанут между Нумидией и Карфагеном, а он в свою очередь займет к тому времени отцовский трон, то его страна обязательно поднимется на борьбу с пунийцами. Тут Масинисса принялся горячо убеждать Сципиона поскорее переправиться на африканский берег и непосредственно угрожать Карфагену. При этом, по его мнению, вся пунийская федерация неизбежно развалится, поскольку карфагенян ненавидят даже их соплеменники из других финикийских колоний.

Слушая, Публий внимательно изучал подвижное лицо нумидийца, по которому мысли и чувства то проносились безудержным потоком, то скрытно бурлили подводными течениями, оно в миг озарялось вдохновением, и вдруг так же мгновенно потухало, при этом, как омут, тая за мутною поверхностью коварную пучину. Масинисса был примерно одних лет с Публием, но облик имел далеко не столь располагающий. Не походил он и на Сифакса. Небольшие узкие глаза подсвечивались блеском смекалки и были довольно живыми, но лицо портили большой нос и толстые губы.

Заметив, что нумидиец слишком удалился от сути дела, Сципион мягко приостановил его и, выразив согласие с высказанными доводами по поводу рыхлости карфагенского союза, попутно приведя в подтверждение примеры из недавней ливийской войны, призвал его проследовать в своей речи дальше.

Масинисса понял, что собеседник осведомлен об обстановке в Африке не хуже его самого, и вернулся к объяснению собственной позиции. Еще некоторое время он настойчиво обосновывал целесообразность своего перехода на сторону римлян, словно убеждая в этом Публия, а в заключение выразил особую радость по поводу того, что судьба свела его именно со Сципионом, в котором, по его мнению, достойно восхищения все от благородной внешности и манеры вести беседу до воинских талантов и великодушия. Коснувшись великодушия, Масинисса сообщил, что отлично помнит, как римлянин поступил с его племянником Массивой, и с тех самых пор не оставляет мысли достойно отблагодарить благодетеля. Закончил же речь нумидиец еще одним фейерверком восхвалений Сципиону, но пока Публий слушал перевод, Масинисса после некоторой заминки неуверенно сделал жест, означающий его намерение кое-что добавить. Проведя еще несколько мгновений в сомнениях, он, наконец, решился и вкрадчивым тоном поведал о незатейливом плане избавления Гадеса от карфагенян, в соответствии с которым первым делом надлежало заколоть Магона.

Сципион улыбнулся и сказал, что может поздравить нумидийцев не только с физическим освобождением от гнета испорченного народа, но и с духовным очищением, поскольку с того дня, как Масинисса станет иметь дело с римлянами, ему уже не придется выдвигать такие идеи, каковым краской стыда противится его честная натура. Относительно же предложения умертвить Магона он упомянул римскую гордость, не позволяющую воровать победы, и для убедительности пересказал два случая из истории своего государства. Первый эпизод времен осады вольсского города Фидены повествовал о том, как фиденский учитель, желая угодить римлянам, обманом завлек к ним в лагерь детей знатных горожан, чтобы передать их в заложники. В ответ же Фурий Камилл приказал раздеть этого учителя и связать ему руки, а учеников вооружил розгами и велел им гнать предателя в город на позор всему населению. В другой раз, в ходе тяжелейшей войны с царем Пирром, царский лекарь проник к римлянам и пообещал отравить своего господина; он также получил вполне достойное вознаграждение за измену: консул, отправил его в оковах к Пирру с письменным объяснением задуманного им злодеяния. «Воспользуйся мы услугами предателей, успех, конечно, пришел бы к нам быстрее, но зато теперь мы уже не были бы римлянами, — подытоживая, сказал Сципион, — поступив же так, как нам велела совесть, мы все равно победили и при этом остались самими собой. Благодаря этому сейчас, разговаривая с тобою, я могу смело глядеть тебе в глаза; принимая от тебя заверения в дружбе, я в свою очередь имею возможность поручиться не только за себя, но и за своих преемников, ибо все мы — римляне».

Заметив, как раздосадован Масинисса, попавший впросак с неприглядным предложением, Публий, сменив тон, пояснил, что все сказанное им просто пришлось к слову. На самом же деле он не принял всерьез обещанную ему помощь, угадывая в этом предложении всего лишь шутку или эксперимент своего собеседника. Окончание фразы снова озадачило только было приободрившегося нумидийца. А Публий несколько насмешливо продолжал: «Наверное, мой новый друг еще раз желал проверить, так сказать, на деле, сколь существенно мы отличаемся нравом от пунийцев?.. Я ведь уже имел возможность удостовериться в хитроумии моего африканского Одиссея. Кто другой сумел бы так тонко замыслить посольство, явив его в образе пленного, дабы невзначай, тихонько прощупать того, с кем вознамерился иметь дело?» Тут нумидиец смутился пуще прежнего, однако он понял, что этими словами хотел сказать ему Сципион: с ним следует строить отношения только на доверии, при полной открытости. Между тем Публий, произнеся еще несколько хвалебных фраз хитрости Масиниссы, вдруг неожиданно сказал, снова приняв серьезный вид: «Хитрость — низшая ступень ума. Изворотливость присуща рабам, разум — свободным людям». Дальше он рассказал, как лгал ему недавно Мандоний, и на его примере пояснил, каким образом из талантливых людей властители типа карфагенян воспитывают себе подданных с рабской психологией.

«Я бы не завел этот скользкий разговор с кем-либо другим, — сказал Сципион, — но ты не Мандоний, и боги определили тебе судьбу совсем иного масштаба. В мире грядут большие перемены. В частности — в Африке, где Карфаген вынужден будет распрощаться с доминирующим положением, ибо сам беспредельной ненавистью к нам своих Ганнибалов, преступающей все допустимые в борьбе за первенство между государствами границы, навлек на себя великие несчастья. На благодатных ливийских равнинах должен взрасти новый хозяин, достойный наступающих времен, который не подавлением соседних народов будет осуществлять функцию руководства обширной страной, а поддержанием в ней справедливости, координацией жизнедеятельности всех племен. Естественно, мы хотим, чтобы лидер африканской политики был нашим другом. Мы — не пунийцы, если бы мы всего только сменили их гнет над ливийскими народами своим собственным, грош — цена была бы нашим победам». Далее Сципион высказал несколько положений мыслимой им модели будущего устройства мира, повторив в общих чертах сказанное прежде Сифаксу, и закончил эту тему следующими словами: «Ты, Масинисса, конечно, понял, что, говоря о роли лидера в Африке, я прочу ее тебе, или, может быть, сферы влияния будут поделены между тобою и Сифаксом, это покажет будущее. Так вот, я хочу, чтобы ты, если желаешь стать таким политиком, о котором я рассказывал, уже сейчас готовился к этому и напрочь забыл свое пунийское прошлое с его коварством и мелочной, торгашеской хитростью. Нам не нужны рабы, их мы в достаточном количестве добудем в сражениях, нам необходимы друзья, потому ценим мы в людях не изворотливость, а ум и, следовательно, честность. Нам требуются единомышленники, поскольку, как ты и сам легко уразумеешь, преобразовать этот неустроенный мир под силу лишь тем, кто действует совместно с лучшими людьми».

Множество догадок о личности Сципиона строил накануне встречи Масинисса, но реальность сокрушила границы его предположений. Ища разгадку характера римлянина, он шарил по земле вокруг себя, а Сципион вдруг вознес его на небеса и оттуда показал весь мир, раздвинув географические и временные горизонты. Нумидиец намеревался говорить о сиюминутных делах, а вместо этого ему размашистыми мазками начертали всю его жизнь, указав будущее, о котором он сам, несмотря на безудержное тщеславие, не смел, да и не способен был мечтать. Масинисса словно онемел и во все глаза смотрел на Сципиона.