Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Итак, вопрос, казалось бы, ясен, степень ваших преступлений известна, она диктует и меру наказанья. И вам следовало бы восславить Республику, хотя вы и надругались над нею, за то, что в нашем государстве не применяются к гражданам более жестокие орудия казни, чем розги и секиры, и потому вам не грозят азиатские пытки. Но, к счастью, это не последнее мое слово, обращенное к вам. Возрадуйтесь же еще раз, что носите имя римлян, благодаря чему имеете сограждан, которые не ищут легких путей к выходу из положения, когда речь идет о соотечественниках. Недаром я привел в пример лекаря и больного. Собравшись на совет, мы принялись искать возможность излечить вас от безумия и здравыми вернуть Отчизне, вашим родителям, женам и детям, вашим пенатам и манам. Мы стали рассуждать. Любое преступление подло, но мы постарались ввести градацию и разделить подлость злобного нрава и подлость по недомыслию. Первая, как закваска, малым количеством сеет брожение в большой массе. Дурные люди всегда стремятся жить за счет других, потому-то они и дурные. Ясно, что если они заявят о своих намерениях открыто, то честные люди поступят с ними так, как те заслуживают, потому главное их оружие — ложь. Ею они и пробивают себе путь в жизни. Всякий век и каждая страна, увы, становятся свидетелями одной и той же трагедии, когда многие тысячи людей, внимая кучке подлецов, губят самих себя. Природа порождает авантюристов различного масштаба. Некоторые, из породы Александров и Ганнибалов, полмира готовы погубить в войне, чтобы подмять под себя остальную часть человечества и тем насытить похоть своего тщеславия. Иные вносят смуту в пределах государства. Ложью, а именно двумя ее разновидностями: лестью перед плебсом и клеветою на лучших людей — они вводят народ в заблуждение, втираются к нему в доверие и далее раздувают в людях все самое низкое и мелочное, что есть в человеческой природе, а потом уж властвуют взахлеб, паразитируя на этих, взращенных ими пороках толпы. У других же душонки настолько ничтожны, что в них просто не помещается потребное для подобных дел количество подлости, такие, за неспособностью большего, губят отдельных людей.

Приняв в соображение все это, мы поняли, что и в вашей среде произошло нечто аналогичное, и вас сгноили эти черви. Не все вы носите в себе источник зла, не собственную гнусность изрыгали ваши неразумные глотки, когда вы грозили Республике. В любом сообществе подлых людей всегда меньшинство; паразитов должно быть меньше, чем тех, кого они объедают, ведь в противном случае им не прокормиться. Мы присмотрелись к вам внимательнее и в самом деле выявили ваших вожаков, этих лидеров растления.

Они не ставили перед собою грандиозных задач, им достаточно было торжества над вами хотя бы на несколько дней. Воспользовавшись ослаблением надзора законных военачальников, эти люди распространили среди вас отраву недовольства и возбудили бунт, чтобы, возвысившись над вами, дать, пусть и ненадолго, волю своим дурным наклонностям. Их нисколько не заботило то, что таким поведением они толкают вас на преступленье и ввергают в пучину бед. Более того, сами они рассчитывали, когда наступит день расплаты, затеряться среди вас, отсидеться за вашими спинами и таким образом уйти от ответственности.

Вот кто — истинные виновники всего происшедшего. Причем каждый из них столько же раз совершил измену Родине, сколько человек подбил к мятежу. Они преступники пред государством, нами, легатами и офицерами, солдатами, жизням которых грозил бунт, но более всего они виноваты перед вами. Никакой враг не мог бы причинить вам столько зла, сколько сделали они. Галлы и пунийцы покушаются лишь на ваши жизни, эти же выскочки ради мелочно-корыстных целей пытались не просто отнять у каждого из вас жизнь, но и обратить ее против вас же самих и вам, и близким вашим на позор! Подумайте, к чему они вас призывали. Что было бы, если б мы не пришли к вам вовремя на помощь, если бы мятеж удался! Вы безвозвратно лишились бы Отечества и, как бездомные псы, метались бы по холмам этой, чужой вам страны в поисках пропитанья, со всех сторон навлекая на свои головы проклятья и презренье, вы навсегда расстались бы с понятиями чести, славы, гордости, забыли бы любовь родных, то есть лишились бы всего человеческого и уподобились диким зверям, сохранив людское обличье лишь как напоминанье о своем падении, как вечный упрек самим себе! Вот куда вас вели громкоголосые смутьяны, вот кому вы доверились, в ком увидели своих лидеров, кому вручили фасцы!

Ага, вы озираетесь, ищете в толпе этих негодяев, чтобы скорее расправиться с ними. Успокойтесь, меры давно уже приняты, их изъяли из вашей среды! В том ваше счастье, в том ваше спасенье! Итак, оставайтесь жить на благо Родине, будьте ей полезны, будьте ей верны, в этом залог и вашего благополучия. Но, дабы окончательно протрезветь от хмельных чар мятежного разгула, чтобы излечиться от подобного недуга на всю оставшуюся жизнь, примите напоследок самое горькое и крепкое лекарство. Здесь, в этот час, на ваших глазах произойдет казнь тридцати пяти заговорщиков. И пусть в муках, физических — на трибунале и душевных — на площади, в толпе, родится справедливость!»

Сципион умолк и, отойдя несколько назад, как бы в глубь сцены, сел на свое кресло, всем обликом выражая суровую беспристрастность. В этот же момент войско, оцеплявшее сходку, опустило копья. Провинившиеся солдаты, наконец-то решились перевести дух, но не успели этого сделать: легионеры Сципиона ударили мечами в щиты, и жестокий рокот прокатился над толпою, пронизывая людей от ушей до пят. Снова и снова мечи плашмя опускались на обшитое кожей дерево, и под этот своеобразный барабанный бой на трибунал стали выносить столбы, оковы, розги, секиры и прочие орудия казни. Иногда чей-либо меч попадал по медной обшивке щита, и тогда сквозь тупой грохот прорывался звенящий лязг, словно предвещавший вопли жертв.

Когда столбы были врыты в землю и возле них на видных местах равномерно разложили принадлежности предстоящего ритуала, гром щитов резко оборвался, столь же внезапно, как и начался, и образовавшаяся пустота тишины показалась не менее угрюмой и угрожающей. Вперед вышел глашатай и стал выкрикивать имена осужденных на смерть. Одновременно на возвышение втаскивали нагих преступников, показывали их толпе и затем поворачивали лицом к месту казни. Назвав все тридцать пять имен, глашатай объявил приговор, который тут же, незамедлительно, стал приводиться в исполнение. Осужденных партиями по несколько человек привязывали к столбам, секли розгами до полусмерти и затем обезглавливали топорами. Покончив с одними, подводили к тем же столбам следующих, поседевших и чуть ли не ослепших от зрелища.

Ликторы проявляли сноровку и работали быстро, но для присутствующих время будто остановилось, и потом никто из них не мог сказать: была ли эта процедура слишком долгой или, наоборот, короткой. Однако всему приходит конец, настал и такой момент, когда запас осужденных иссяк. Казнь завершилась. Исполнители с холодной деловитостью очистили трибунал от растерзанных тел, словно от мусора, унесли столбы, собрали уцелевшие розги в пучки, воткнули в них окровавленные секиры и с этими устрашающими знаками власти в руках стали по краям площадки.

Сципион, сохранявший все это время облик монумента, теперь поднялся с кресла и сказал солдатам, что, как им и было объявлено, их пригласили в Новый Карфаген для получения жалованья, которое, как он особо подчеркнул, полагается только воинам, то есть тем, кто дал присягу верности магистрату Республики. На возвышение взошли военные трибуны, некогда изгнанные мятежниками из Сукрона. Они поименно вызывали солдат, те на одеревеневших либо, наоборот, ватных ногах поднимались на трибунал, побелевшими губами произносили слова присяги, составленной проконсулом, трясущимися руками брали причитающееся серебро и, искоса поглядывая на кровавые фасцы, торопливо возвращались вниз на площадь, веря и не веря в то, что остались живы. Причем, спустившись с трибунала, они попадали уже не в толпу, а в разбитый по манипулам и центуриям строй.

22

Солдатский мятеж эхом волнений прокатился по всей Испании и даже у пунийцев возбудил надежды на возобновление войны. Магон отправил в Карфаген переполненное оптимизмом послание, в меру своего красноречия преувеличив постигшую римлян беду. В ответ Африка в свойственной ей манере прислала подкрепление, запечатанное в сундуках. На полученные деньги легаты Магона навербовали четыре тысячи иберов, но дальнейшее вложение капитала в живой товар было приостановлено Луцием Марцием, который со своим отрядом разгромил наемников-новобранцев и заставил пунийских предпринимателей снова укрыться в Гадесе.

Вожди илергетов — братья Индибилис и Мандоний, притихшие, после того как узнали, что Сципион жив, здоров и контролирует ситуацию, теперь, услышав о расправе над главарями взбунтовавшихся легионеров, усмотрели в этом угрозу себе, потому стали усиливать свои войска. Руководство римлян, продемонстрировав непреклонность по отношению к мятежникам, охладило пыл большинства иберийских общин, но тем, кто уже был замешан в заговорах и восстаниях, дало понять о неотвратимости грядущего наказания. У Индибилиса и Мандония оснований для опасений было тем больше, что однажды они уже клялись Сципиону в вечной верности и тем добились прощения за свою долгую службу карфагенянам. Им удалось сформировать армию численностью свыше двадцати тысяч, с которой они вновь вторглись в земли римских союзников.