Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

Бунтовщики оказались в замешательстве. Прежде чем они смогли бы прийти в себя, произошли новые события, усугубившие их тревогу. Легионы Силана вернулись от городских ворот и, прибыв на площадь, где собрались мятежники, с оружием наготове окружили толпу смутьянов. Те сразу сникли, в их взорах, обращенных к Сципиону, недавняя злоба и вызывающая наглость сменились смирением и заискивающей мольбою. Провинившийся пес не мог бы смотреть на хозяина выразительнее.

Сципион не повел и бровью в те драматичные мгновения, когда столь резко изменилась расстановка сил, в свою очередь, вызвавшая крутые изломы в настроениях тысяч людей. Тревожное напряжение в толпе нарастало, но зловещая тишина продолжалась. Наконец к Сципиону подошел ликтор и сообщил, что тридцать пять зачинщиков восстания, которых ночью напоили допьяна, теперь связаны и доставлены в общественное здание невдалеке. Тогда Сципион тяжело встал, прошелся несколько раз по трибуналу и, как бы нехотя повернувшись к солдатам, глуховатым голосом произнес: «Почти всю жизнь я провел в солдатских лагерях, на равных делил с воинами опасности, труды и хлеб. Я познал дух войска, и сам себя давно привык считать солдатом. И вот теперь произошли столь невероятные, непостижимые для римского гражданина события, что я не только не в силах найти слова, какими можно было бы охарактеризовать это чудовищное злодеяние, но даже не знаю, как к вам обратиться. Как назвать вас? Воины? Но вы попрали присягу, отвергли власть полководца. Граждане? Но вы изменили Отечеству. Враги? Но я вижу на вас римское снаряжение и по всему облику вашему узнаю сограждан…»

Сципион замолк, и гнетущая пауза тяжелым грузом придавила солдат. Он сделал несколько шагов по трибуналу, остановился и вперил взгляд в лица стоящих в первом ряду, отчего те несколько подались назад, хотя отступать было некуда, так как вокруг толпы плотным кольцом сомкнулись мечи и копья. Сципион снова вернулся на середину возвышения и, глядя поверх поникших голов, продолжил речь.

«Так как же обратиться к вам? Кто вы ныне? Кем вы стали? Испанцы взбунтовались против Рима, воспользовавшись моей болезнью. Но на то они и испанцы, чтобы сражаться за Испанию. Они нарушили договоры, попрали узы гостеприимства, связывавшие их со мною, но на то они и варвары. А кто же вы, если примкнули к ним? Иберы, по крайней мере, не преступали законов своих общин, не предавали сограждан, не свергали власть вождей. С точки зрения покоренных племен, их действия обоснованны и оправданны. А каковы ваши цели? Подчинить соотечественников варварам? Или, может быть, вы хотели безвозмездно помочь пунийцам, которым даже их собственные войска служат за деньги? Где та мораль, каковая способна оправдать вас? Где доводы, коими вы руководствовались?

Для бесчинств повод вам дала моя болезнь. Узнав о недомогании вашего императора, вы словно перестали быть римскими гражданами, будто вместе со мною могло умереть и государство. Да, людские оболочки тленны, но Отечество бессмертно! Тысячи выдающихся мужей создавали нашу Республику, доблесть каждого кирпичиком вошла в ее фасад. Родина — это не столько стены городов и земли, но в первую очередь — это дела ее граждан, их слава. Так что, даже умирая, достойный человек продолжает жить, пока здравствует Отчизна, и действовать не менее реально, чем ранее. Меня, например, и доныне в бой водит Марк Фурий Камилл в одном ряду с моими Сципионами. Но если государство даже своих граждан делает бессмертными, то возможно ли усомниться в его собственной незыблемости и могуществе, тем более, что в него вкладывают труды и познания не только люди, но и боги? Так чем же смутила вас моя болезнь? Пусть, общаясь с варварами, вы одичали до такой степени, что Италия стала казаться вам слишком далекой, но ведь здесь же, в Новом Карфагене, присутствует Марк Юний Силан, вместе со мною получивший власть над провинцией от римского народа, а, кроме него, есть еще и легаты: Гай Лелий, Луций Сципион, Корнелий Кавдин. Нет, моя болезнь не способна поколебать могущество Рима.

Так, может быть, вы просто возненавидели меня и своим неповиновеньем желали причинить зло мне лично? Наверное, я слишком досаждал вам ратным трудом, маневрами и тренировками? Но упражнения развивают в людях лучшие качества и гасят пороки. А в армии поддержание надлежащей готовности имеет особое значение, потому как в частной жизни люди ищут удачи, а на войне вопрос стоит о жизни и смерти. Не приходилось ли вам задумываться, что именно благодаря этим ученьям вы не только одержали верх над врагом, но и отстояли собственные жизни? Пусть будет так, вы тяготились мною, хотя я, кажется, не давал повода для этого, ибо, многого требуя от вас, я многое и позволял, и даже у чужеземцев заслужил больше благодарности, чем неприязни, ведь и теперь против нас восстала лишь незначительная часть местных народов, другие же верны. Но если вы возымели претензии лично ко мне, то почему изменили Отечеству? Вы изгнали военных трибунов, которых дало вам государство, насмеялись над законами, снабдив ликторскими фасцами — атрибутами высшей власти над римским народом — ничтожных италиков, наделили их правом ауспиций, кощунствуя над нашими богами!

Вы восклицаете, будто творили все это только потому, что по болезни полководца на несколько дней вам задержали выплату жалованья! И такая причина видится вам достаточной для измены Отечеству? Какое впечатление производит на вас подобное оправдание теперь, когда вы слышите его со стороны? Нет, ваше поведение невозможно объяснить не только какими-либо добрыми побуждениями, но даже и злобными помыслами, в нем нет ничего осмысленного, ничего логичного. От ваших дел сквозит безумием!

Итак, ввиду избытка сил и свободы, с целью побесчинствовать и пограбить мирных жителей вы надругались над порядками и законами нашего государства!

По обычаю предков, те манипулы или когорты, которые на поле боя бежали от врага, подвергались децимации. Каждый десятый позором и смертью искупал трусость всех. А как же следует поступить с теми, кто не краткими мгновениями страха запятнал славу римского оружия, а намеренно, со злым умыслом оскорбил Родину предательством?

Во времена войны с Пирром наш легион был отправлен в Регий защищать от противника его стены и жителей, но нарушил приказ, и сам повел себя там как захватчик, из воинского подразделения превратившись в банду разбойников. За это самоуправство, неподчинение приказам консулов весь легион, всем наличным составом, был казнен. Так как же следует поступить государству с теми, кто не просто отказался повиноваться его магистратам, а в сговоре с врагами Отечества обратил оружие Республики против нее самой?

Вы молчите, вы потупили взоры, значит, осознали цену своим прегрешениям? Да, действительно, пред вашим преступленьем смолкает человеческий голос, ибо в латинской речи даже нет слов для обозначенья подобной гнусности. Тут в силах высказаться только визгливые розги и безмолвно-красноречивые секиры.

Найдется ли среди вас кто-либо настолько бесчестный, чтобы искать оправданья? Вы были очень шумны, нападая всей толпою на нескольких трибунов, так способен ли кто-нибудь из вас бросить упрек Родине теперь, когда она вооружена, и справедливость охраняют копья? Изобретательна человеческая природа, изворотлив ум перед угрозой наказанья, и, может быть, идя на казнь, вы до последнего мгновенья будете преуменьшать свою вину, ворча себе под нос, что ваш бессмысленный мятеж не повлек за собою жертв и преступление большей частью как бы осталось в проекте. Но ваша ли в том заслуга? Разве вы добровольно сложили оружие и сдались властям? Нет, вы даже здесь, на этой площади намеревались угрожать мне. Мои офицеры, семеро военных трибунов, рискуя жизнью, взялись укротить ваш разнузданный нрав и удержать вас от кровавых дел. А мы, кому государство вверило легионы и провинцию, посовещавшись, прониклись жалостью… не к вам, конечно, вы ее недостойны, а к вашим семьям, о которых вы забыли, и вместо того чтобы привести настоящие войска и уничтожить ваш лагерь под Сукроном вместе с вами, как подлый Илитургис, решили нейтрализовать ваше безумие, дабы спасти вас вопреки вашим же помыслам. При этом мы подвергали опасности всю провинцию, мы как бы ступали по лезвию меча, ибо, стоило нам в чем-то просчитаться, ошибиться в каких-то мелочах, и зараза мятежа, вырвавшись из вашего притона, разлилась бы по всей Испании. Ведь, что иное могло бы сильнее вдохновить иберов на борьбу, как не междоусобица в наших рядах? Действия легатов и трибунов были подобны поведению самоотверженного лекаря, который, увидев чумного больного, мечущегося в беспамятстве бреда, вместо того чтобы разложить очищающий костер, принялся лечить его, дни и ночи напролет дыша смрадом чумных испарений. Как бы выглядело утверждение этого больного после выздоровления, что он будто бы и вовсе не болел? Так что не стоит похваляться несовершенными злодеяниями, если вас силой удержали от них, в данном случае — силой ума и отваги.