Красный тайфун - Владислав Савин

Вам не понятно, как это я решил дезертировать к вьетнамцам? В тот момент, это было как порыв, «лучше конец сразу, чем ожидание смерти все время». Хотелось просто выжить — а если повезет, отомстить французам! Потому я и соврал, назвавшись немецким коммунистом, принужденным воевать — но ведь это никто не мог там проверить. И сказал, что я не убивал их соотечественников — а вот это они проверили, каким‑то своим способом, точно и быстро. После я не раз видел, как столь же различное отношение было к пленным французам — кого‑то обменивали, или даже просто отпускали, а кого‑то убивали, иногда весьма жестоко. Ну а еще меня спасло хорошее знание немецкого, английского и русского пехотного оружия — вьетнамцы нашли, что живой я им полезнее, раз могу учить обращаться с тем, что попадало в отряд. После мне доверили участвовать в бою. Да, возможно что я убивал и своих бывших однополчан — ничего личного, они были уже на другой стороне. А вот лягушатников, как и после американцев, мне было не жалко совсем. У меня хорошо получалось сокращать их поголовье — что поделать, если все, что я умею, это воевать? В результате, уже через два года мне поручили свой отряд, сначала десяток мальчишек — крестьян с пятью старыми японскими винтовками на всех. А в эту войну с американцами я уже считался кадровым, отставку получил в чине командира роты. Имею вьетнамские награды, меня тут уже считают своим, уважают. Женился вот на местной, уже прибавление есть. А имя, которым меня тут называют — как я узнал, в переводе с вьетнамского, значит просто «немец». Так наверное, и доживу.

В Германию? Нет, не тянет совсем. Никого у меня там нет, и приговор мне наверное, еще не отменен? Так что, здесь останусь. Все же Вьетнам — вполне приличная страна, если в ней долго пожить. И перед ней у меня нет ни единого греха, одни заслуги.

(приписано ниже — использовать случай в пропаганде. Как пример, что правое дело борьбы с империализмом, и преимущества социалистической системы могут оказать благотворное воздействие даже на таких мерзавцев, как этот персонаж).

Вместо эпилога.

«Товарищи телезрители, сегодня 21 июля 1971 года, и я, Николай Озеров, веду свой репортаж со стадиона „Лужники“. Стадион забит до отказа, товарищи, и это можно понять: сегодня сборная СССР играет со сборной мира. Большой футбол провожает Эдуарда Стрельцова…». Здесь, в этом новом после нашего прибытия мире, случилось много чего хорошего и много чего плохого. В том числе изменилась и судьба Эдуарда Стрельцова, так и не проведшего в заключении ни единого дня.

Представьте себе талант человека, который семь лет был вне большого футбола — причем самые важные 7 лет, с 21 года по 28. И этот человек, вернувшись, в 30 и 31 год становится лучшим футболистом одного из сильнейших тогда клубных чемпионатов. Будучи, по большому счету, уже бледной тенью самого себя и с концами подсев на водку. Кем бы он стал, если бы не было этих лет тюрьмы и отстранения от футбола?

Он бы стал тем, кем стал в этом мире. Эдиком Великим, как прозвал его один из ушедших в журналистику «воронежцев». Двухкратным чемпионом мира и трехкратным — Европы, обладателем Кубка Европейских Чемпионов в составе «Торпедо» и испанского «Реала». Ну да, на два года Стрельцов уезжал за границу, и стал там любимцем публики — но потом, затосковав, вернулся. В этом мире Госкомспорт смотрел сквозь пальцы на контракты советских звезд с некоторыми зарубежными клубами. Платите только налоги — и спите спокойно. Тем более, что Испания (с пятидесятого года монархия, хотя каудильо до шестьдесят третьего занимал пост военного министра, а после ушел на покой, и сейчас еще жив) считается дружественной, хотя и не социалистической, страной — так что, играй на здоровье, пока не надоест.

В общем, говоря коротко — на футбольном поле этот человек, раскрыв до конца свой талант, умел примерно то же самое, что Сабонис до травм — на баскетбольной площадке. После чемпионата мира 70го года Стрельцов объявил о решении уйти. Его уговорили подождать еще примерно половину сезона — и приурочили матч со сборной мира к 34 дню рождения.

Я не мог не приехать на этот матч. По фальшивому паспорту, изменив внешность, просочившись через таможню и пограничный контроль. Меня этому учили, знаете ли — причем учили те же самые люди, которые этот самый контроль и налаживали. Конечно, на этом стадионе, вполне может статься, находится несколько десятков способных меня узнать человек. Но посмотреть на Бэнкса, Беккенбауэра, Тостао и прочих подобных собралось больше ста тысяч — и среди этих тысяч я почти невидим.

Сколько лет прошло с тех пор, как я последний раз был в Союзе? А ведь я был тогда не «стайером», не «штирлицем», а именно «спринтером» на одно дело, подобием бушковской «пираньи»: пришел, убил, взорвал, украл, исчез без следа. Или со следом, в другую сторону направленным, пусть меж собой отношения выясняют, хехе, такое было — Бушков бы от зависти помер!

Но тогда все ж СССР был похож на кинохронику, виденную мной в ином, уже бесконечно далеком мире. Восстанавливались города и заводы, выполнялся очередной пятилетний план. Но уже тогда, еще живой Сталин твердо взял курс на «китайский путь»… или не совсем китайский? Не было никакой «приватизации», и уж тем более, частных банков. Просто реально было, как по Конституции: сектор социалистический, сектор колхозно — кооперативный. За государством — тяжмаш, оборонка, атом, авиакосмос — все трудоемкие и материалоемкие отрасли, где и работает в основном госзаказ. Ну и массовая штамповка условных «гаек и гвоздей», которые в выпуске на заводе — гиганте обходятся дешевле, при минимальных изменениях за годы производства. Условно говоря, вот представьте, что вы лепите статую сложной формы — и заполняете основную массу внутреннего объема кубами и кирпичами — а оставшийся внешний слой, до четко очерченной поверхности, приходится формировать «песком», вот им и стали артели — кооперативы, гораздо быстрее реагирующие на внешнюю потребность — товары народного потребления, причем не только одежда, обувь, посуда, игрушки, но и такие сложные вещи, как фотоаппараты, радиоприемники, телевизоры — общеизвестно, что первый в мире синтезатор сделал кооператив с обычным советским именем «Красная Заря», причем даже не московский а из какого‑то райцентра! Так же и с агросектором и прочим — в той жизни мне рассказывали, что в Мурманске в советское время было труднее купить рыбу, чем в Москве, поскольку все выловленное без остатка шло для центрального распределения. Ну а здесь колхозный базар стал привычной частью любого города. Цены были конечно выше, чем в магазинах, но не в разы, кто тогда будет покупать, если в госторговле все есть, хотя и чуть ниже сортом?

Чай в магазинах лежит китайский, а не индийский. Корейцы и китайцы (из Маньчжурии) здорово помогли нам радиоэлектронику развить — вот не хватает русским усидчивости при скурпулезном «китайском» труде, всякие там транзисторы паять! Зато имеем сейчас на Дальнем Востоке подобие «кремниевой долины», кластер высоких электронных технологий. Вот не поверите — но в этой реальности СССР если не мировой лидер по электронике, то по крайней мере, с американцами наравне! А первый персональный (тут их «малыми» называют) компьютер — наш приоритет, «Байкал-1», год шестьдесят девятый. Еще китайцы нам ширпотреб гонят, довольно высокого качества. Как они и в иной истории умели — у деда моего был китайский термос, купленный в пятьдесят каком‑то году, и дед, и батя таскали его в походы еще в двухтысячные, тепло держал отлично. Умели делать — до того, как Мао (в этой истории уже померший, не будем уточнять как) приказал всем поголовно во двор железо плавить, идти воробьев бить, и вообще, культурно развиваться.

Спутник здесь был в пятьдесят пятом. А полет человека, в пятьдесят девятом. Причем, что любопытно, летал Гагарин же — вот понравилась Сталину его кандидатура, а раз у нас «кадры решают все», то ненавязчиво устроили Юрию Алексеевичу и чуть более раннее поступление в аэроклуб, и службу в морской авиации, и «зеленую улицу» при подготовке в Звездном Городке — наверное, очень хотелось Иосифу Виссарионовичу сделать историческое фото, себя с первым космонавтом; будут наверное в этой реальности говорить, «Сталин принял страну с сохой, а оставил с космическими ракетами». И станция на орбите уже есть, назвали не «Салют», а «Аврора», тоже символично. До других планет еще не добрались всерьез — читал когда‑то, что на обычных ракетах их не освоить, тут атомный движок нужен, которого пока нет.

Сталин здесь умер в шестьдесят третьем. Правят молодые — Машеров, Мазуров, Косыгин… и Пономаренко с ними, в самые высшие сферы вхож. И вечно живой Берия — как‑то резко отошедший от силового ведомства, и опекающий промышленность и ВПК. Брежнев так и не поднялся выше Первого в Казахстане (автономия, не ССР). А Хрущев, тоже интересно, расстрелян не был, но после туркменского сидения никакого политического веса не имел, помер в шестьдесят девятом, и похоже, своей смертью, от инфаркта. В целом же, после реформ, Партия (также переименованная в КПСС — все ж анахронизм сейчас слово «большевики») больше на общественную организацию стала похожа, чем на государственный аппарат — союз единомышленников, объединившихся на тему «как будет лучше для СССР». Или на Китай иной реальности: там олигархи и чиновники были послушными членами КПК, здесь парткомы тоже предпочитают непосредственно в государственных или хозяйственный процесс не вмешиваться, зато личным составом руководят. Насколько это лучше или хуже того, что было у нас, в нашей версии истории?