Долгая ночь (СИ) - Юля Тихая

Повторять мои выкрутасы вызвалась ласка — та самая юная девица с дурацкими косичками, которую я уже видела при Матильде в мастерской Чабиты, когда они забирали клановую корону. Тогда она всё время широко улыбалась, как будто бы уголки губ у неё сами собой разъзжались в стороны.

Девицу звали Става и всякий раз, о чём-то задумавшись, она трясла головой так, что косички били её по лицу и по затылку. Заплетённые излишне туго, они глупо торчали в разные стороны; в косы ласка вплела холодно-голубые, дурно сочетающиеся с пшеничными волосами, атласные ленты. Поручение она приняла с открытым энтузиазмом и при этом сосредоточенным, чуть грустным выражением в глубине глаз.

— Посмотри на Летлиму, — одними губами сказала она мне, когда я сняла с себя артефакт и глубоко вдохнула чистый, не пропахший тленом воздух.

Я глянула украдкой. Волчья Советница наблюдала за экспериментом из-за колонны вентиляционных коробов; она буравила меня тяжёлым недовольным взглядом и сказала что-то в сторону сквозь зубы. Мастер Дюме в ответ чуть приобнял её, заставляя повернуться к нему, и принялся писать в тетради.

— Что это значит? — так же губами спросила я.

Ласка пожала плечами и отвела взгляд.

Я нахмурилась. Мастер Ламба вытягивал шею со стула, силясь разглядеть, как я поглаживаю пальцами камни на своём артефакте, встряхиваю его, заставляя ртуть омыть стеклянную капсулу со всех сторон.

— Мне нужна будет капля твоей крови, — сухо сказала я Ставе.

Она сама уколола палец невесть откуда взявшимся ножом, я выпоила артефакту крови и заговорила слова — знакомые, тяжёлые, неуклюжие с непривычными глагольными окончаниями.

— Может быть немного неприятно, — предупредила я.

Шнурок путался в волосах, а ласка оказалась меня немного выше, и пришлось привстать на цыпочки, чтобы надеть на неё артефакт. Става неглубоко, будто неуверенно вдохнула. Зрачки её странно дрожали, то разливаясь на всю радужку, то сужаясь в точку, лицо побледнело до синевы.

Става неловко, вымученно улыбнулась, — а потом рухнула на колени и страшно закричала.

lvi

Она кричала так сильно, безостановочно, словно звук взорвался где-то у неё внутри и теперь выходил ударной волной. Это был пронзительный, оглушающе высокий вопль; он звенел в каждой черте обезображенного криком лица, в наэлектризованных волосах, в дрожащих расширенных глазах, залитых чернотой зрачка; он трясся перенапряжённой мышцей и мертвел синюшными полукружиями ногтей, отчаянно вцепившихся в медь артефакта.

Я дёрнула его на себя. Става держала крепко, отчаянно. Её била крупная жадная дрожь, а пальцы обхватили круг артефакта так, что казалось — сейчас сломаются. Я кое-как развернула её кисть, попыталась разжать руку, но легче было бы справиться со слесарной струбциной; металл жёг кожу; камни мерцали плохим, масляным блеском, за которым следует напряжённый технический скрип и надрывный хлопок разлома.

Вокруг — суета: кто-то зажимал уши, кто-то расталкивал толпу медицинским чемоданом, кто-то орал в рацию короткие команды, кто-то скупыми движениями выставлял камни на алтарную панель. Я видела краем глаза, как Арден и незнакомая мне заклинательница в четыре руки сплетают гасящие чары, и реальность вокруг них сминается, заворачивается спиралью, — а мои руки нашли на столе нож, которым Става пустила кровь.

Я перевернула его и с силой ударила основанием рукояти в стеклянную капсулу. Потом ещё, и ещё, и ещё, пока стекло не сложилось, лопнув, само в себя; тогда я снова перевернула руку Ставы, и ртуть, собравшись в горошину, упала на бетонный пол и разбилась кляксой.

Ставу тряхнуло последней судорогой, и пальцы, наконец, разжались. Артефакт остался в моей руке, а сама девушка рухнула, будто кто-то перерезал невидимые ниточки.

Всё это длилось, быть может, минуту, а показалось — целую вечность.

— Здесь ртуть, — спокойно сказала я, когда к Ставе подскочила женщина с медицинским чемоданом.

Она молча грохнула чемоданом об пол и потрясла Ставу, — та отозвалась тихим стоном. В оказании первой помощи от меня явно ничего не требовалось, и я без спросу взяла из чемодана одноразовые перчатки, открыла флакон с водой, собрала ватой металлические капли ртути, утопила их в воде и плотно закрыла флакон. Руки не дрожали; я успела поискать в укладке раствор марганцовки, хлорную известь или хотя бы мыло или соду, и предсказуемо ничего из этого не обнаружила. Один из служащих, до странного светлый блондин, притащил ведро с подкрашенной чем-то водой, а другой забрал у меня банку с ртутными отходами.

Публика в холле изменилась: праздных зрителей разогнали, зато появились суровые, сердитые лица, форма со знаком VI и медицинские халаты. Где-то мелькнула расстёгнутая кобура; мастер Ламба с жаром втолковывал что-то человеку с хмурым лицом, который настраивал камеры. Картинки на экране сменялись быстро-быстро.

Наконец, Става закашлялась и села. Она всё ещё была болезненно бледна, а волосы были влажные, однако зрачки пришли в норму, и руки у неё больше не болтались варёными макаронинами. Врач что-то ей выговаривала, разводя в бутыли раствор для инфузии.

Я почти успела занервничать и сразу же выдохнуть, когда на моё плечо легла тяжёлая рука.

— С вами желает побеседовать Советница.

— Я всё сделала верно, — в который раз повторила я, украдкой вонзив ногти в ладонь. — Ошибки не было. Таких… последствий… я даже предположить не могла.

Комната, куда меня привели, была кабинетом, — огромным, гулким и неприятным. Длинное помещение, высокие потолки, на нём — лепные розетки и многоярусная хрустальная люстра; на полу выложен фигурами мелкий наборный паркет; стены скованы деревянными панелями, густыми и лаковыми. Одна сторона