Терновая цепь - Кассандра Клэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Летти воспользовалась самым тяжелым из ключей на кольце, висевшем у нее на поясе, чтобы открыть дверь Святилища. За дверью находились четыре ступени, и, спустившись, она увидела эту женщину – Татьяну Блэкторн, так ее звали. Она проснулась и сидела на кровати, раздвинув ноги совершенно неподобающим образом, что-то бормоча себе под нос так тихо, что Летти не могла разобрать слов. Нетронутый ужин стоял на столе.
– Я принесла вам овсянки, миссис, – заговорила Летти, стараясь произносить слова медленно и четко. Татьяна следила за ней взглядом. – Овсянка с молоком и сахаром.
Когда Татьяна заговорила, Летти дернулась и чуть не перевернула поднос. Голос у старухи был хриплый, но достаточно разборчивый.
– Меня… предали. Мой хозяин покинул меня.
Летти уставилась на нее.
– Он обещал мне исполнение всех желаний. – Хрип превратился в негромкий плач. – Власть, отмщение врагам. А теперь у меня ничего нет. Теперь я должна бояться его. Что, если он придет за мной?
– Мне об этом ничего не известно, – сочувственно произнесла Летти и поставила поднос на стол. – Но, насколько я понимаю, самое безопасное место здесь – это Святилище. В конце концов, недаром его так называют.
Тон женщины изменился, в нем появились коварные нотки.
– Я хочу видеть своих детей. Почему мне не разрешают видеть детей?
Летти поморгала. Старуха не походила на женщину, у которой могут быть дети. Летти не представляла себе матерей вот такими. С другой стороны, она явно была помешанной. Возможно, когда-то эта женщина была другой.
– Об этом вы должны спросить у мистера Пэнгборна, – сказала она. – Или… я знаю, что скоро сюда придет Безмолвный Брат. Может быть, кто-нибудь из них сможет вам помочь, и вы увидите детей.
«Сквозь решетку», – подумала Летти, но произносить это вслух не было смысла.
– Да, – услышав эти слова, женщина улыбнулась какой-то неестественной, даже страшной улыбкой. Рот у нее при этом растянулся чуть ли не на все лицо. – Безмолвный Брат. Я очень хотела бы увидеть его, когда он появится.
Корделии не хотелось идти на Керзон-стрит. Она воображала себе дом, погруженный во мрак, дом-призрак, заброшенный и печальный, с мебелью и люстрами в чехлах.
Но все оказалось совершенно иначе. Она словно вернулась в прошлое. В вестибюле и комнатах первого этажа горел свет – дело рук Эффи, без сомнения, – пол был тщательно выметен, пыль вытерта. Расхаживая по комнатам, девушка заметила свежие цветы в хрустальных вазах. В кабинете было натоплено, на шахматной доске были расставлены фигуры, словно дожидались хозяев, но она не смогла спокойно смотреть на эту картину и вынуждена была уйти.
Может быть, это даже хуже, чем темнота и чехлы на мебели, подумала Корделия, заходя в гостиную. На стене висели персидские миниатюры; одна изображала сцену из поэмы «Лейли и Меджнун» – Лейли стояла у входа в шатер и смотрела на зрителя. Когда-то Корделия подолгу разглядывала ее лицо, выражавшее тоску, желание, надежду. Возможно, она высматривала Меджнуна, а может быть, искала мудрости или ответов на вопросы, тревожившие ее.
Корделия могла представить себя на месте Лейли; она тоже тосковала, стремилась в этот дом. И вот она пришла сюда, но ей казалось, что дом потерян для нее навсегда.
Все здесь было родным; все – и мебель, и безделушки – было выбрано Джеймсом с такой заботой и вниманием; он так старался угодить ей.
«О чем он думал тогда?» – спросила себя Корделия, поднимаясь в свою бывшую спальню. Может быть, он планировал избавиться от всех этих вещей, когда Грейс станет хозяйкой в доме? Продать или выбросить миниатюры, шахматы, доску с гербом Карстерсов, что висела над камином? А… вдруг он сказал правду, вдруг он вовсе не собирался провести жизнь с Грейс?
Но это были опасные мысли. Корделия вошла в комнату, где все осталось прежним; взяла из шкафа шелковое платье цвета шампанского – ей нужно будет предъявить что-то Алистеру. И только спустившись на первый этаж, она сообразила, что ей будет сложно выполнить задуманное, если она возьмет с собой тяжелое платье, расшитое бисером. Она решила оставить платье на столике у двери и вернуться за ним позже.
После натопленного дома холод показался еще сильнее. Интересно, где сейчас Эффи, отстраненно подумала она, – наверное, спит внизу, или ее вообще нет в доме, может быть, у нее выходной.
Дойдя до конца улицы и свернув в переулок, который вел в сторону Шеперд-Маркет, она прикоснулась к амулету, защищавшему от Лилит, чтобы вернуть себе уверенность. На узких улочках, застроенных кирпичными домами, было безлюдно: лавки уже закрылись, а для простых людей, шатавшихся всю ночь по кабакам, было еще рано. Впереди показался ярко освещенный паб «Виноградная гроздь». Внутри уже сидели и пили завсегдатаи, даже не подозревая, что совсем рядом, за углом, недавно убили человека. Ее отца.
«Место с кровавой историей, где происходили убийства, ужасы, случилась какая-нибудь трагедия».
Она знала, где именно это произошло. Джеймс рассказал ей; он все видел в вещем сне. Она нырнула в узкую улочку, начинавшуюся рядом с пабом. Здесь было темно – ни одного фонаря. Улицу освещала только молочно-белая луна, поднимавшаяся над крышами и скрытая за полупрозрачными облаками.
Она почти ожидала увидеть призрак отца – такое иногда случалось с людьми. Ежеминутно она воображала, что обернется и увидит его, улыбнется, обратится к нему, как в далеком детстве: Bâbâ joon. Корделии было больно думать, что он умер здесь, в этом темном, грязном переулке, среди домов, в которых ютились несчастные, больные, нищие люди.
Она выпрямилась, подняла голову. Решительно прищурилась. Вспомнила о богатыре Рустаме, который одолел в бою Белого Дива.
Сделав глубокий вдох, она произнесла в полный голос, так что эхо ее слов раскатилось среди каменных стен:
– Te invoco a profundus inferni… Daemon, esto subjecto voluntati meae!
Она повторяла заклинание, взывавшее к демонам из самых глубин Ада, до тех пор, пока слова не начали сливаться в бессмысленное бормотание. Внезапно девушка осознала, что вокруг наступила странная тишина – как будто она очутилась под стеклянным колпаком. Исчезли привычные звуки Лондона: стук карет, скрип снега под ногами прохожих, звон
