Сочинения - Леопольд Захер-Мазох

– Нет, – отвечал граф.

Снова началась пытка.

– Пощадите! – воскликнул страдалец.

– Победил ли ты свою сатанинскую гордость?

– Да…

– Развяжите ему руки и ноги, – приказал палач.

Солтык стоял с опущенной на грудь головой… Кто бы узнал в нем теперь того красавца, который сводил с ума всех киевских аристократок?

– Вынужденное раскаяние менее ценно, нежели добровольное, – начал апостол, – заметь это, сын мой. Тем лучше для тебя, если ты, наконец, победил гнездящегося в твоем сердце беса высокомерия. Подойди сюда, – прибавил он с холодным величием азиатского деспота, – упади в прах перед наместником Божьим, грешник.

После минутного колебания Солтык повиновался.

– Наклони голову к земле, чтобы я мог наступить на нее ногой.

И это приказание было исполнено.

– Я твой властелин, а ты мой раб.

Вся природная гордость проснулась в душе графа в тот миг, когда нога священника коснулась его затылка. Он вскочил на ноги и в бешенстве устремился на своего мучителя, но тот с быстротой молнии ударил его плетью по лицу. Несчастный опрокинулся навзничь и был моментально связан.

– Я вижу, ты еще не смирился! – воскликнул апостол. – Продолжайте исправлять его, чистые голубицы.

Снова зашипела человеческая плоть, снова огласился воздух неистовыми криками страдальца… Наконец его развязали, и он без чувств упал на пол. По данному апостолом знаку Каров и оба служителя вышли из комнаты. Эмма и Генриетта взяли графа под руки и подвели к креслу, где сидел апостол.

– Послушай, – обратился инквизитор к своей жертве, – терпение мое истощилось. Малейший признак сопротивления с твоей стороны повлечет за собою самые ужасные пытки… На колени!.. Ты оскорбил меня, наместника Божьего, твоего судию и повелителя, подлый раб, за это ты будешь наказан как собака, – и он ударил графа в лицо. – Поцелуй карающую тебя руку!

Апостол встал и начал с яростью топтать ногами распростертого на полу графа. Когда же мучитель приказал ему поцеловать топтавшие его ноги, Солтык с такой непритворной покорностью исполнил это приказание, что даже Эмма содрогнулась.

«До какого уничижения доведен этот надменный деспот?» – думала она, без малейшего сострадания глядя на человека, с которым так недавно делила минуты наслаждения.

Сектанткой овладело непонятное для нее чувство восторга, смешанного с ужасом, и чувство это было до такой степени сверхъестественно, что, когда графа снова увели в темницу, она сама припала к ногам апостола и покрыла их поцелуями.

XLIX. Последняя карта

Едва Казимир Ядевский вернулся домой, как к нему вошел патер Глинский. Как изменился за это короткое время элегантный, любезный, светский иезуит! Он постарел лет на десять. Бледное, изможденное лицо его осунулось, волосы были растрепаны, в глазах застыли безнадежное отчаяние и глубокая, сердечная скорбь. Ряса его была измята, заметно было, что он уже несколько суток не снимал ее. Он остановился посреди комнаты и устремил на молодого офицера взор, полный самой безысходной тоски.

– Мне доставляет честь… – начал Казимир.

– Разве вы не знаете, что случилось? – перебил его Глинский.

– За последнее время случилось столько неожиданных происшествий… В чем же дело?

– Я давно подозревал эту проклятую сектантку, но в решительный момент я был ослеплен, обманут самым ужасным образом… Никогда не прощу я себе этой слабости… О, мой бедный, несчастный граф!

– Скажите, что с ним случилось?

– Все это произошло с такой неимоверной быстротой, что я был положительно ошеломлен, проще сказать, одурачен. Малютина – член той кровавой секты, которая приносит людей в жертву Богу. Эта губительница душ заманивает в свои сети мужчин и женщин и предает их в руки палачей. Она очаровала графа Солтыка, возбудила в нем безумную страсть и тайно обвенчалась с ним в его имении. Теперь они оба в Москве и на днях уезжают за границу. Так сообщил мне граф.

– Эмма написала мне то же самое, – заметил Ядевский. – И вы этому верите?

Патер Глинский покачал головой.

– Нас обманули, – сказал он, – я боюсь, что сектантка завлекла графа в один из тайных притонов этой шайки разбойников!.. Быть может, в эту самую минуту его пытают!.. – и старик громко зарыдал.

– Не отчаивайтесь, – утешал его Казимир.

– Сердце мое чует его погибель, и я не могу спасти его!

– Признаюсь вам, что мне хотелось бы спасти Эмму, потому что она подруга моего детства и я любил ее… Дайте мне слово, что вы пощадите ее, и я, быть может, наведу вас на след.

– Клянусь вам! – воскликнул иезуит. – Я ничего не предприму без вашего согласия. Скажите же мне, что вы знаете?

– Я провожал однажды Эмму в село Мешково, где она имела свидание со священником. Не увезла ли она графа туда?

– Очень может быть… В Мешкове был убит Тараевич, а неподалеку погиб Пиктурно.

– Кроме того, я не без оснований подозреваю, что члены этой секты гнездятся в Боярах и в древнем замке Окоцине.

– Есть ли возможность накрыть и предать эту секту в руки правосудия, не погубив Малютиной?

Ядевский задумался. Два противоположных чувства боролись в его сердце: жажда мести и сострадание к преступнице.

– Нет, – сказал он наконец, подавая руку патеру Глинскому, – я не смею более колебаться, раз речь идет о спасении человеческой жизни. Я предостерегал Эмму, советовал ей бежать за границу. Если она не последовала моему совету и осталась в России, – тем хуже для нее. Жалея ее, я отчасти становлюсь ее сообщником… Поедемте сию же минуту к полицмейстеру и приложим все силы для того, чтобы вырвать графа из рук злодеев.

– Благодарю вас, – ответил иезуит, – наконец блеснул и для меня луч надежды!.. Едемте же.

Полицмейстер принял их немедленно. Внимательно выслушав показания Ядевского, он, не теряя ни минуты, сделал все необходимые распоряжения.

Не прошло и получаса, как были готовы три экспедиции: первая – в Мешково, вторая – в Бояры и третья – в Окоцин. И туда же поскакали гонцы от Сергича, чтобы предупредить преступников.

Глинский и Ядевский примкнули к партии, отправлявшейся в Мешково. Она состояла из полудюжины агентов и нескольких полицейских.

Приехав в усадьбу около полудня, они долго стучались в ворота, пока наконец не появилась старая баба и ворча не отворила калитку.

– Кто тут живет? – спросил один из агентов.

– Кроме меня, здесь нет ни души, сударь, – отвечала крестьянка, – этот дом принадлежит благочестивому братству.

– Знаем мы этих разбойников.

Старуха перекрестилась.

– Что вы, что вы, батюшка, – возразила она, – эти святые люди помогают бедным, питают голодных, лечат больных, дай Бог им здоровья!