Чужестранец - Алексей Семенов

И вновь ты путник на дороге. И она твоя, и ты не в силах от нее отказаться. И верста за верстой исчезают позади, а все же впереди еще большая часть. И вот уже непонятно, кто кого избрал: ты дорогу или она тебя. И уже неясно, кому обязан ты своими победами и неудачами: самому себе или избранной дороге. Но разве это важно? Через некоторое время это перестает волновать тебя: ты срастаешься с дорогой, и это называется судьбою. То ли ты движешься, то ли стоишь на месте, а время все быстрее проносится мимо тебя, и все отступает назад и не возвращается. А цель, данная тебе, кажется уже смешной, потому что она чересчур велика для одного, и чтобы достичь ее, надо пройти не несколько дорог, а прожить несколько жизней и идти по нескольким дорогам одновременно. А твоя маленькая цель, к которой ведет твоя дорога, что сужается с каждым, шагом, кажется совсем незначительной, и становится не то что бы обидно за зря потраченную жизнь, а за то, что она могла быть иной. Где-то в высоте сияет новое солнце, но оно для тех, кто пойдет после тебя другими дорогами. Но кто знает, может, именно твой путь был верным? Кто знает, может, новое солнце — это рыбья чешуя, блестящая в отраженном зеркалом свете? Никто не может отнять у тебя права верить в своих богов, и никто не отнимет у тебя права быть правым. Пусть встарь все было лучше, в грядущем все будет иначе, но ни тогда, ни потом люди не знали и не узнают того, что было твоим. Ты уносишь с собой свою частичку мира, ты — ее хозяин, она твоя, а спешащим на смену можно снисходительно отдать право на все, непройденное тобой, — тебе-то все это уже ни к чему.

Берег острова быстро отдалялся, и фигура высокого старика с вороном на плече уменьшалась. Вот колдун последний раз махнул Мирко рукой и пошел туда, где темнел вход в подземный коридор. Ворон черной точкой взмыл вверх, сделал круг и скрылся в лесу. Подойдя к порогу, Реклознатец не обернулся, не остановился, а просто вошел туда и канул, как пропал.

«Вот и распрощались», — грустно подумалось Мирко. Сколько же прощаний всего за несколько дней, и каждого надо было бы избегнуть, и при каждом лучше было бы остаться, чем расстаться, а не получалось. И все будто недоставало чего-то, что-то было недосказано, словно какую-то важную частичку себя не успевал передать Мирко этим людям.

Плот тем временем достиг южного берега и ткнулся в свисающие ветви прибрежных кустов. Лошади стояли на илистом дне. Мирко перебросил на берег вещи, выпряг коней, и те, пофыркивая и отряхиваясь, поднялись на тот берег, где еще ни разу, наверно, не были. Не был здесь, понятно, и Мирко. Бобры удерживали плот на месте, ожидая, пока человек покинет его. Мирко посмотрел на умные мокрые мордочки зверей. В них не было ни корысти, ни ожидания оплаты — одно любопытство и участие. Пори уже отправился на обследование новых охотничьих угодий, а Мирко все не сходил на берег. Не мог он не одарить зверей хоть какой-никакой малостью, а потому взял мешочек с сухарями, развязал и оставил на бревнах плота, а уж после покинул его. «Бобры откажутся, будет Смолинке треба. Что бы там Реклознатец ни говорил, я покуда с реками беседовать не умею, и потому на таком языке с нею изъясняться лучше». Но звери не отвергли подарок. Аккуратно, не ссорясь, не толкаясь, подплывали они к мешочку и в строгой очередности брали в лапки свою долю, пока прочие удерживали плот на месте. Когда, наконец, последний зверек получил свое, в мешочке осталось совсем немного. Тогда, будто бы по общему согласию, на плот снова вылез бобр, бравший угощение первым, — Мирко запомнил его по необычному сероватому воротнику вокруг шеи. «Старший» спихнул мешочек в воду, словно угадав намерение человека. После этого «паромщики» отпустили плот и подались каждый в свою сторону: кто на берег, кто вверх, кто вниз по течению, кто через реку обратно. Плот, не в силах сразу отлепиться от берега, покрутился несколько раз на месте, потом его развернуло течением, проволокло вдоль берега, потом быстрина подхватила его, и он скрылся из глаз. Последняя ниточка, связующая мякшу с севером, оборвалась. Можно, конечно, еще было покричать колдуна, попроситься обратно, повернуть. Да только зачем? Мирко даже смешно стало от таких мыслей. Ноги уже сами несли его дальше: к новой дороге, к новому ночлегу, который тоже не будет последним.

Мирко опять повел коней в поводу — вокруг были сплошные заросли. Если кто и приходил к колдуну с южного берега, то сплавлялись они вниз по реке — на юг и запад поселений хиитола в Чети дальше не было, а потому и прямой тропки от Смолинки до старого ее русла искать было бесполезно. К несказанному своему удивлению и радости, Мирко обнаружил, что после посещения колдуна стал не только слышать речи растений, но и даже как-то понимать их, и даже, сам не сознавая того, говорить с ними, предупреждая о своих намерениях. И густой кустарник не лез нарочно прямо поперек пути, и корни и ветви меньше цеплялись, колючки словно прятались куда-то, и деревья не тыкали неожиданно в лицо низким острым сучком. Берег поднимался вверх незаметно, под ногами то и дело хлюпалавода; пробираться через заросли, несмотря на некоторую их благосклонность, было все же тяжеловато. К тому же надоедали комары, а коням не давали покоя слепни. Только пес чувствовал себя как нельзя лучше, рыская вокруг, то забегая вперед, то появляясь вдруг сзади. Уши его стояли торчком, кожаный нос вынюхивал что-то, серая шерсть сделалась от росы влажной и красивой, пушинка к пушинке. Солнце поднималось в чистом небе. Начинало парить.

Мякша не заметил, как одолели они вершину того бугра, что отделял прежнее русло от нынешнего. В ольшанике появились голубые просветы — это сквозило небо через начавшую редеть растительность, и вот уже путники оказались на опушке, густо поросшей иван-чаем и горечавкой. Здесь и вправду никто не ходил — травы стояли сплошняком, высокие, никогда не видавшие ни косы, ни колеса. Мирко взобрался в седло и увидел, что дальше начинается довольно глубокая, но уже сильно заросшая балка.

«Вот уж куда и колдун бы не полез без нужды!» — подумал он, взирая с высоты на сплетение ольхи, волчьих ягод, осоки, крапивы и еще множества других трав и кустарников. Но зато между опушкой и балкой, как раз над спуском, тянулась настоящая дорога, по обочинам которой росли огромные старые липы. Мирко выехал на дорогу, подковы Белого звякнули по каменным плитам. Так вот оно что! Дорога была мощеная, потому осталась существовать, на века пережив тех, кто ей некогда пользовался. Конечно, травы и время сделали свое дело: плиты растрескались, раскрошились, раздвинулись, между ними вылезала упорная камнеломка, а за ней — другие отряды травяного воинства. Ехать но этому пути на телеге было теперь невозможно, зато для верхового это была отличная дорога, если не гнать во весь опор.