Рыцарская честь - Роберта Джеллис

Следующие дни Стефан сидел тихо, видимо, занимаясь перегруппировкой своих сил, и Генрих с друзьями оставался в Брутоне; Херефорд корпел над своими планами, Вальтер оправлялся после ранений, хоть и не серьезных, но многочисленных, а Генрих очаровывал своих новых сторонников.

Пока на юге стояло затишье, на севере стало снова бурлить, когда Элизабет получила письмо от Анны, все еще считавшей, что она может просить Херефорда о чем угодно. Элизабет и без указаний Херефорда сообразила, что ей стоит вовлечь отца в заботы Линкольна, хотя и не учитывала, что это снова может привести на север Стефана. Она считала, что Честер вполне может помочь сводному брату. Семейное дело было удобным поводом отвлечь его от мрачных размышлений. Элизабет была нездорова, она страдала от недомоганий ранней беременности, и хотя не открывала причины своего состояния, полностью пользовалась его преимуществом, чтобы занять своего заботливого отца.

Письмо пришло, когда они сидели в саду за шахматами, и Честер с беспокойством смотрел на прослезившуюся дочь.

— Не плачь, детка. Плохие вести от Роджера?

— Нет, папа, — отвечала она тихо. Слезы были от сочувствия Анне и жалости к себе, потому что их положение было в чем-то схоже. — Письмо от сестры Роджера Анны, — говорила она, прикидывая, как лучше представить полученное известие. — Знаешь, папа, когда я попала в Ноттингем, твой брат помогал Роджеру освободить меня, и я…

— Не надо, Лизи, не надо сейчас об этом. Зачем думать о плохом, когда нездоровится?

— Не могу не думать, папа, потому что тот самый человек, едва не убивший Роджера и плененный, которого Роджер отдал дяде Вильяму, путем страшного предательства повернул многие замки и сам город Линкольн против него. Конечно, я напишу Роджеру, как просит Анна, чтобы он помог дяде Вильяму, но у него столько своих забот, а дела у них там не очень хороши… — Элизабет не нужно было изображать волнение, она и так была напугана новостями, пришедшими от мужа.

Честер погладил дочь по руке, желая успокоить.

— У нее, наверное, что-то случилось, вот она и капризничает. Не могу поверить, что Вильяма можно было так облапошить, а потом, он бы обратился ко мне за помощью. Мы частенько с ним расходимся во мнениях, но у нас одна отцовская кровь, и я, конечно, помогу ему справиться с бунтом слуг или вассалов.

— Да, пожалуй, ты прав, папа, — вздохнула Элизабет. Она добилась, чего хотела, даже не прося. Честер был уже готов помогать Линкольну, если это потребуется.

Оно и потребовалось, потому что после обеда от Линкольна пришло письмо именно с такой просьбой. Предварительная подготовка Элизабет не была впустую, потому что отец, по своему обыкновению, сразу начал колебаться, и она тактично напомнила ему об утреннем разговоре.

— Милая моя, — отвечал он на ее осторожные подталкивания, — не надо расстраиваться. Конечно, я пойду ему на помощь. Мне только нужно время собрать свое войско. Пойдем, ты увидишь, что я говорю дело. Если ты еще в силах, сделаем вид, что ты, как раньше, младшая хозяйка дома и поможешь мне разослать вызов вассалам.

Она, конечно, была в силах и принялась за дело с рвением. Пока ее гусиное перо выводило на пергаменте стандартные обороты вызова, думы были заняты другим. Встречи Линкольна и Честера всегда начинались непросто. Притеревшись, они потом могли поддерживать вполне работоспособные отношения, изредка прерываемые небольшими стычками, но если сразу нет какого-то объединяющего их обстоятельства, они очень быстро могут рассориться. Элизабет не хотела тащиться в такую даль, но чувствовала, что из-за этого придется. Теперь ей нужно было убедить отца, что она полностью здорова, хотя ни особой решительности, ни аргументов для этого у нее не было. Свою кампанию она начала категорическим заявлением, что она едет тоже, потому что у нее хорошая и отдохнувшая дружина, и что она желает выразить этим свою благодарность за помощь Линкольна под Ноттингемом.

— Нет, дорогая, — мягко возразил Честер, погладив ее по голове. — Ты нездорова. Оставайся здесь, отдохни. Если настаиваешь, я могу взять твою дружину, но это просто ни к чему.

— Отец, мне значительно лучше. Ты был прав, я сама теперь чувствую, что это не было недомоганием, а просто огорчение от плохих новостей. Теперь появилось дело, и мне стало лучше.

— Это ты возбудилась, вот тебе и кажется, что все прошло, но это не продлится долго, и тебе снова станет еще хуже. Я не могу позволить тебе рисковать.

— Папа, я совсем не возбуждена! И отчего? Мне просто все интересно.

— Хватит, Элизабет! Я тебя не возьму, не приставай. Как ты не поймешь, если тебе на полдороге станет плохо, ты поставишь меня в жуткое положение!

Элизабет понимала, но не думала, что ей станет хуже. Конечно она рисковала выкидышем в результате длительной езды, но при такой ранней беременности, думала она, задержки не будет больше чем на день. Все же эти мысли расстраивали ее; ей очень хотелось родить Роджеру ребенка, и она утешалась мыслью, что если Господь даровал ей зачать наследника земли Роджера, то Он не даст его потерять. Так что замечание Честера, что слушать свою дочь он не будет, было очень далеко от истины. Оказывается, он еще даже не начинал выслушивать всего, что ему предстояло. Три следующих дня Элизабет урезонивала и упрашивала его; после получения письма от Роджера она начала ругаться. У бедного Честера аргументов не оставалось. Его единственным доводом против было то, что ей в поездке придется нелегко, но и тут ее энергии в настаивании было куда больше, чем у него в сопротивлении. Не прошла и неделя, еще не все вызванные вассалы собрались, а она уже победила. На следующей неделе она опять одевалась под мальчика, но теперь не столь успешно. Пышная фигура Элизабет чутко откликалась на ее положение, и грудь в коричневой тунике торчала так, что издалека выдавала в ней женщину. Она вздохнула, сняла все это и надела самое скромное свое платье. Удовольствие погарцевать верхом не стоило риска показать перемены в своей фигуре тем, кто укажет на это отцу, который вовсе не глуп и знает что к чему.

Глава семнадцатая

Через некоторое время де Кальдо понял, что совершил грубую ошибку. Как загнанный в угол зверь, он рычал на своих врагов, не желая или не смея выпустить из когтей захваченную добычу. Ошибка состояла не в том, что он овладел замками Линкольна, а в том, что уверовал, будто город Линкольн ему подчинится, раз он указал горожанам способ выйти из-под владычества своего графа. Безо всякого зазрения совести богатые бюргеры дали ему от ворот поворот, сами составили хартию вольности и направили ее королю с выражением своей ему преданности. Расположенные вокруг города замки, которые по идее должны были упрочить владение де Кальдо, теперь оказались просто ни к чему. Во-первых, тот, кто владеет Линкольном, без труда поглотит все, что находится в поле зрения могучих каменных стен города. Речь, конечно, шла не о бюргерах, в военном отношении они никакой силы не представляли. Командовать городом-крепостью будет либо король, либо старый граф, и тот, и другой означали для де Кальдо конец. Во-вторых, если город откажется от него, он остается безо всяких средств. Ни гроша он теперь не получит ни с горожан, ни с крестьян: Линкольн оставлял им только гроши, и эти гроши он уже успел у них отобрать. Все деньги были в кошельках бюргеров и в сейфах Линкольна, надежно спрятанных в городе. Найти их до своего изгнания де Кальдо не сумел, он полагал, что они… придут к нему сами.