Мой Рагнарёк - Макс Фрай

Ты не рассердишься, если я покину тебя прямо сейчас, пока помню хоть что-то?

— Надо бы рассердиться. — Ворчливо сказал я. — Но злодей из меня всегда был никудышний! Скажу больше: я такой идиот, что еще и помогу тебе убраться отсюда с максимальной скоростью… Джинн, ты тут, душа моя?

Разумеется, он был тут — где же еще! Так что через несколько секунд услужливый маленький смерчик аккуратно оторвал от земли обалдевшего от изумления Одиссея — мгновение, и он исчез.

«Вот черт, я же хотел предать с ним записку Афине! — Огорченно подумал я.

— И как только забыл?!» Впрочем, какая-то часть меня ликовала: раз уж с запиской ничего не получилось, значит можно отправиться на свидание — просто, чтобы не оказаться законченным хамом. Я в очередной раз напомнил себе, какие пакости обычно случаются со слабоумным «Владыкой» по имени Макс, когда он начинает расслабляться и исполнять свои идиотские прихоти, но на сей раз не помогло даже это горькое лекарство…

Весь остаток ночи я провел не смыкая глаз, да и день, последовавший за этой ночью, не принес мне успокоения. Я предпринимал героические усилия, чтобы мои «генералы» не стали жертвами скверного настроения своего, с позволения сказать, предводителя: выжимал из себя любезные улыбки и делал вид, что заинтересованно слушаю их рассуждения о предстоящем нам путешествии через море — можно подумать, будто мы могли позволить себе роскошь строить хоть какие-то планы!

— Знаешь, Макс, у меня очень смешные новости! — Я обернулся и увидел, что рядом с моим Синдбадом вышагивает дромадер Анатоля. Я почти искренне обрадовался ему: несколько дней назад этот неугомонный парень отправился в «инспекционную поездку» по нашим воинским частям: «посмотреть, что за люди в нашем войске, и чем они дышат» — по его собственному выражению.

— Смешные — это хорошо… — Рассеянно улыбнулся я. — И какие же именно?

— В нашем войске буйным цветом расцветают религиозные секты! — С энтузиазмом выпалил он и выжидающе уставился на меня — дескать, «ну как тебе это нравится?»

— Самое время! — Фыркнул я. — И кому же они поклоняются, эти гениальные ребята?

— Как это — «кому»?! Тебе, разумеется! — Невозмутимо ответил он.

— Мне уже не смешно. — Вздохнул я.

— Напрасно! Знал бы ты, как они развлекаются, эти ребята!

— Могу себе представить…

— Боюсь, что не можешь! Для начала скажу, что некоторые из этих замечательных людей рисуют твои портреты и вешают их себе на шею. У них есть идейные противники, которые полагают, что изображать твое лицо — величайший грех, поскольку оно — лишь видимость… Ну, сам знаешь: типичный религиозный спор между иконописцами и иконоборцами! Наши «иконоборцы» считают своим долгом уничтожать все твои изображения, которые увидят — оно и к лучшему: по большей части эти портреты воистину ужасны… Самое смешное, что как-то они по запарке разорвали в клочки и сожгли портрет Фредди Мекьюри, а потом — фотографию «Биттлз» — наверное, решили, что это новая разновидность ереси: изображать тебя в четырех ипостасях одновременно…

— Какой ужас! — Я не выдержал и расхохотался. Давно меня так не смешили!

— Это еще цветочки! Хочешь ягодку, Владыка?

— Гулять, так гулять — давай твою «ягодку»! — Покорно кивнул я.

— Среди некоторых твоих поклонников бытует убеждение, что приближенные к тебе счастливчики — то есть, мы! — пользуемся возможностью каждое утро выпивать по глотку твоей благословенной мочи… Я вот думаю: а может, и правда, попробовать?

— На здоровье! — Фыркнул я. — Для вас мне ничего не жалко!

— Эти чудесные ребята надеются, что если они будут вести себя хорошо: например, тысячу раз повторять твое имя перед сном и храбро сражаться, когда-нибудь судьба дарует им эту уникальную возможность… Разумеется, у них тоже есть противники: эти утверждают, что у тебя не может быть никакой мочи — в силу твоей божественной природы, сам понимаешь!

— Они жестоко заблуждаются! — Фыркнул я.

— Правда? — Заинтересованно переспросил Анатоль.

— Правда, правда… давай, рассказывай дальше!

— Ага, тебе уже интересно! Что ж, слушай: среди них есть люди, которые считают, что им уготована вечная жизнь, потому что в день Последней Битвы будешь убит только ты один, твоя смерть удовлетворит прогневавшееся на них небо, и все будет в полном ажуре… Есть и такие, кто готовится прикрыть тебя своей грудью, в надежде, что за это им будет даровано «вечное блаженство» — по ту сторону жизни и смерти… Некоторые полагают, что Последней Битвы вовсе не будет, и ты собрал нас для того, чтобы вечно водить по пустыне, пока это великое путешествие не завершится всеобщим просветлением. А некоторые думают, что в конце пути ты выберешь «лучших из лучших» и возьмешь их с собой куда-то, в «лучший мир», а остальным предстоит погибнуть в битве… Теперь они пытаются понять, какими критериями ты будешь руководствоваться, выбирая «лучших из лучших». Есть и специальные мудрецы, которые заявляют, что им ведомы пути к твоему сердцу…

— Ладно, я уже понял. — Вздохнул я. — Полный набор суеверий, скопившихся за долгую и невнятную историю человечества… Им позарез нужен «большой начальник», хоть какой-то завалящий Мессия, который проведет их через пустыню в райские кущи, или в нирвану — это уж как получится! — умрет за них, если понадобится… Как будто действительно можно умереть «за кого-то»! Разумеется, за эту небольшую услугу ребята готовы пить мою мочу, тысячу раз повторять мое имя перед сном, и так далее, по полной программе.

Если я пущу слух, что мне требуются толпы юных девственниц или младенцев для кровавых жертвоприношений, они еще обрадуются, что дешево отделались!

— А ты не очень-то жалуешь род человеческий, да? — Неожиданно серьезно спросил Анатоль.

— Я стараюсь! — Вздохнул я. — Аллах свидетель — я так стараюсь! Но вы не даете мне вас любить…

— «Мы»? — Нахмурился Анатоль. — Чем мы-то тебя достали?

— Да не «вы» — в смысле: ты, Доротея, Мухаммед и князь Влад, а «вы» — в смысле: люди…

К тем, кто рядом со мной, у меня как раз нет никаких претензий, дружище!

— Устало вздохнул я. — Наоборот, я бы давно рехнулся без нашей болтовни каждый вечер у костра, без твоих фирменных улыбок в девяносто три зуба и лекций о вреде курения, которые, вне всякого сомнения, весьма полезны накануне всеобщего конца… А когда я заглядываю в глаза Доротеи, я начинаю думать, что из нас двоих она — куда более загадочное и непостижимое существо, даром, что все сговорились называть меня каким-то там «владыкой»!

— Я замолчал, представил себе толпы взрослых людей, совершенно серьезно твердящих перед сном мое драгоценное имя, и резко заключил: