Воспоминания - Сергей Юльевич Витте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я рассказывал Муравьеву о всех тех перипетиях, которые нам, главным образом мне, пришлось пережить после того, как он покинул Петербург, т. е. о событиях войны, приведших к Портсмутскому договору, о моей роли в Портсмутском договоре, потом, как затем я вернулся в Петербург, о событиях, связанных с 17 октября, о моем премьерстве в течение полгода, о тех ужасах и аде, которые я в это время претерпел.
В день моего отъезда Муравьев обратился к итальянскому правительству, чтобы мне дали отдельное большое отделение, сам провожал меня на вокзал.
Последние слова, сказанные мною Муравьеву были:
– Как вы, Николай Валерианович, счастливы. Сколько мне после того, как мы с вами расстались в Петербург, пришлось пережить, сколько вытерпел я огорчений, опасностей, людской злобы. А вы были все это время здесь, в Риме, в отличном, превосходном климате, и для вас все случившееся казалось таким отдаленным, касающимся вас только как вообще всякого русского человека. Как вы счастливы, как я вам завидую.
С этими словами я и ухал, а через несколько месяцев последовало известие, что Муравьев умер.
Когда я был министром путей сообщения, а потом и министром финансов – то все это время при Император Александр III министром иностранных дел был Гирс.
Раньше Гирс был товарищем министра иностранных дел, но в царствование Императора Александра III он все время был министром.
Государь Император ему доверял и его любил. Гирс был человек осторожный, дипломат, чиновник со средними способностями, без широких взглядов, но опытный.
Он как раз подходил, чтобы быть министром иностранных дел при таком Император, как покойный Император Александр III.
Император Александр III как-то раз сам так выразился: «Сам себе я министр иностранных дел».
Александр III относился к Гирсу, как к секретарю по иностранным делам, хотя это нисколько не исключало того, что иногда Император Александр III слушал Гирса, когда он видел, что Гирс делает ему какие-нибудь указания, которых он не имел в виду.
Раньше, чем сделался товарищем министра иностранных дел, Гирс был послом в Швеции, а ранее перед этим занимал где-то пост генерального консула – кажется где-то на Балканах.
Гирс был прекрасный человек, очень уравновешенный, спокойный, смирный. В тех случаях, когда мне приходилось с ним сталкиваться – мои отношения всегда с ним были самые лучшие; вообще я от него ничего, кроме разумных вещей не слыхал.
В особенности я полюбил Гирса, когда увидел, как он привязан к Императору Александру III.
В Крыму, во время болезни Императора Александра III, Гирс тоже был несколько болен и не выходил из своих комнат.
Так как я крайне интересовался всем, что касается болезни Императора Александра III, то я первый узнал, что Государь безнадежен и что кризис должен был наступить через несколько дней, если не через несколько часов.
Узнав это, вскоре я должен был быть у Гирса по какому-то делу, причем неосторожно сказал ему, что Александр III безнадежен. Старик начал плакать горькими слезами. Меня это удивило, потому что я никак не мог себе представить, чтобы такой, по-видимому, сухой бюрократ, такой сухарь, мог бы так привязаться к человеку, как он был привязан к Императору Александру III.
Как я уже говорил, Император Александр III был такой человек, что всякий, кто имел счастье к нему приблизиться – не мог не преклоняться перед этим великим Царем, но я не ожидал, что бы этот сухой бюрократ Гирс был так к нему привязан.
Во время моего директорства департаментом и потом, когда я был министром путей сообщения, я очень часто бывал у министра финансов Вышнеградского. Там я встречался с целой плеядой литераторов более или менее известных.
Так, я постоянно там встречался с известным поэтом Майковым, который был другом Ивана Алексеевича Вышнеградского, и даже часто Вышнеградский советовался с ним по общим вопросам. Майков был человек очень умный, довольно ретроградного направления, но, во всяком случае, это был выдающийся поэт и человек, в общем, достойный и прекрасный. Благодаря тому, что между Вышнеградским и Майковым были такие дружеские отношения – Иван Алексеевич без всякого основания сделал сына Майкова директором ремесленного училища Цесаревича Николая. Сын Майкова вел это училище очень скверно, и я был вынужден (когда я сделался министром финансов и председателем общества, в ведении которого находилось это училище) этого Майкова уволить. Затем этот Майков, вследствие близости своей с Дубровиным в 1905 году, вошел в союз русского народа и был одним из ближайших сотрудников Дубровина во всех тех безобразиях, который Дубровин творил, в том числе и по убийству Герценштейна. Итак, этот самый Майков сделал свою карьеру через союз русского народа; теперь он состоит вице-председателем общества, на попечении которого находится училище Цесаревича Николая и женское училище Императрицы Марии Александровны; он имеет высший надзор над этим мужским ремесленным училищем, т. е., над тем, где он был ранее директором, какового места он должен был лишиться по моему решению, вследствие несоответствующего с его стороны поведения, а именно: он распустил учеников и даже с учениками старшого класса кутил по ночам.
У Вышнеградского же я встречал и другого известного литератора того времени, а именно Полонского, тоже известного поэта. Полонский был хромой и ходил на костыле. Это был человек другого склада – человек, если можно так выразиться, более гуманный, с некоторым либерализмом в суждениях; человек более светлый, нежели Майков. Как Полонский, так и Майков уже умерли, но Полонский оставил после себя так называемое Общество Полонского, которое несколько раз в год собирается и в котором производятся различные литературные чтения в память Полонского. Вообще, как человек, Полонский был гораздо более симпатичным, чем Майков.
Встречал я у Вышнеградского и Григоровича, также известного литератора, написавшего несколько выдающихся повестей. В то время Григорович был тоже в пожилых летах, но это был человек совсем другого рода, нежели Полонский и Майков, а именно – это был светский человек; он очень любил общество и общество светское; он был весьма остроумный и гораздо более блестящий человек, чем Полонский и Майков. Григорович был другом Тургенева.
Кроме того, я встречал там же и Ивана Алексеевича Страхова – полуфилософа, полукритика. В это время Страхов очень сблизился с Л.Н. Толстым, а потому часто рассказывал о нем. И судя по изданным теперь письмам графа Л.Н. Толстого – видно, что, действительно, одно время Л.Н. Толстой был очень близок с Страховым. Но, очевидно, впоследствии, отношения их несколько изменились, так сказать,
