Воспоминания - Сергей Юльевич Витте

И вот увлекаясь этой идеей, я думаю не столько самой идеей, как желанием (которое его постоянно преследовало), чем-нибудь выказаться, чем-нибудь выдаться, он, не достигнув никаких результатов – умер.

Встречался я также еще с другим человеком, о котором я раньше мельком упоминал, а именно с Николаем Николаевичем Сущовым. Между тем, Сущов – это такой человек, о котором следовало бы сказать несколько слов, потому что все-таки он был человеком выдающимся.

Сущов был директором канцелярии при министре Замятине; после он был обер-прокурором Сената, камергером, – одним словом, по тому времени, он занимал довольно выдающейся пост.

Женился он на Козловой. Семейство Козловых было очень почтенное, дворянское. Один из ее братьев был адъютантом и ближайшим другом Цесаревича Александра Александровича, будущего Императора Александра III. Он безнадежно заболел в молодости, что причинило большое огорчение Императору.

Другой брат – был генерал свиты Его Величества, затем оберполицеймейстером в Москве. Человек очень известный, очень почтенный и очень порядочный.

В начале 60-х годов, или в первой половин 60-х годов, Сущов начал заниматься частными делами, частными обществами, вследствие чего он должен был покинуть государственную службу. Он играл видную роль в различных концессиях того времени (тогда были всевозможные предприятия: концессии, банки) – всюду дельцом был Сущов. Он писал всевозможные проекты, всевозможные уставы, всевозможные прошения, направлял иски; конечно такая деятельность Сущова была несовместима с деятельностью обер-прокурора Сената и камергера. Поэтому он должен был выйти в отставку. В 60–70-х годах Сущов играл громадную роль. Тогда в России только начали применяться различные уставы акционерных обществ, как торгово-промышленных, так и банковских.

Сущов в этом отношении так навострился, что писал эти уставы, которые, в сущности говоря, более или менее шаблонны (в настоящее время такой устав может написать, чуть ли не каждый столоначальник соответствующего департамента министерства), в то же время это считалось особым талантом.

За то, чтобы написать такой устав, Сущов брал в те времена 25–30 тысяч рублей, между тем, как это было для него работой на несколько часов в течение двух дней.

Затем он был членом всевозможных обществ, как уже существующих, как и создающихся: поэтому он получал и наживал громадные деньги.

Сущов был хорошим юристом; вообще был человек с большими дарованиями, но главным образом, он был с громадным здравым смыслом и с здравым рассудком; вообще же он был доброй души и ужасный кутила.

Сущов любил пировать как в гостях, так и сам давать пиры. Одним словом это была чисто русская широкая натура. Вечно у него были вечера с цыганами, на что он тратил очень много денег. Сущов наживал громадные деньги, но громадные деньги и проживал.

Умер он в прошлом году и, кажется, сколько-нибудь существенного состояния своему семейству не оставил. А между тем, судя по тем деньгам, которые он наживал, он должен был бы быть миллионером.

Я редко встречал человека большей тучности, нежели он; он был настолько тучен, что еле-еле двигался. Лицо его, физиономия, также было очень характерно; он был рыжий, с громадными, удивительно блестящими глазами, и представлял собою скорее тип рыжего татарина.

И этот громадный человек, еле стоящий на ногах, любил по вечерам, в особенности тогда, когда он не был еще таким старым (он умер, когда ему было лет за 70), а когда ему было лет около 50-ти, танцевать. Я помню (B то время я только что поступил на жел. дорогу, а Сущов был членом «Русского Общества Пароходства и Торговли», а затем и членом Правления Юго-Западных жел. дор., вследствие чего я довольно часто там с ним встречался…), что на пиры, которые он задавал и которые кончались всегда попойками, он приглашал актрис, с которыми очень любил танцевать, и такая громадная туша, которая еле-еле могла двигаться, когда выпьет и начнет танцевать русскую с актрисами, а затем вальс, то танцует очень хорошо и бойко.

Сущов несомненно играл большую роль во всех железнодорожных делах; ничего большого он не совершил, но тем не менее, прежде, и в начале 80-х годов, казалось, ни одно железнодорожное дело, ни одно коммерческое предприятие, ни одно коммерческое дело – не могло осуществиться без Сущова – всюду был Сущов.

Одним словом, Сущов представлял собою русско-татарскую натуру; он был человек с громадными способностями, с большим здравым смыслом, но этот свой здравый смысл и свои способности он употребил в смысле государственных целей недостаточно производительно. Тем не менее, это был человек очень хороший, человек с добрым сердцем. Между прочим, он делал много добра и частным лицам, но совершал он это добро, также очень оригинально.

В первый раз я познакомился с Сущовым при следующих обстоятельствах.

Когда я поступил на Одесскую железную дорогу, когда эта дорога перешла в «Русское Общество Пароходства и Торговли», я приехал в Петербург. Приехав в Петербург в первый раз, это было в начале 70-х годов, я должен был явиться к Сущову.

Когда я явился к Сущову (я был в то время совсем молодой человек, мне было 23–24 года), он жил в дом гр. Зубова, против Исаакиевского собора; у него была громадная квартира. Как только Сущову доложили, что я пришел, несмотря на то, что у него был прием и было много посетителей, он сейчас же меня принял. Мы говорили с ним о различных делах, касающихся железных дорог. После первого моего посещения, через несколько дней я снова был у него, а потом еще раз был, и, во время этих моих посещений, мы с ним все время касались вопроса об установлении тарифа на Одесской железной дороге.

Это был первый тариф на Одесской железной дороге, более или менее правильно составленный; я его составил здесь в Петербурге (вообще тарифы тогда были крайне несовершенны и довольно шаблонны, так как в то время тарифное дело совсем не было развито в России). Так вот, по поводу этого тарифного дела и по поводу других дел, касающихся жел. дор., я и заходил к Сущову.

Когда я пришел к Сущову в первый раз, то там находился один старичок, который все время ждал; в следующий раз я снова увидел там этого же старичка, который был крайне печален. В этот раз он подошел ко мне и говорит:

– Кажется, вас Николай Николаевич хорошо принимает, вот вы бы попросили, чтобы он меня принял, ради Бога… (У него при этом были слезы на глазах). Когда я в этот раз уходил от Сущова, то сказал ему:

– Николай Николаевич, у вас ждет какой-то старичок; он со слезами на глазах просил меня, чтобы вы приняли его… Он плачет, у него есть какая-то к вам просьба.

Когда я был в третий раз у Сущова, то