Единственный выживший - Дин Кунц

Наслаждаясь едой, Джо продолжал поглядывать в сторону посетителей, хотя закатный морской пейзаж тоже заслуживают внимания. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, что публика подобралась вполне под стать ресторану. Даже тот, кто не был знаменит, выглядел достаточно импозантно или, по меньшей мере, колоритно; некоторые персонажи забавляли Джо, другие, напротив, вызывали его невольное восхищение, однако абсолютно все – и гамлеты, и петрушки – исполняли какую-то роль, все были актерами хоть куда. И ничего удивительного Джо в этом не усматривал. Лос-Анджелес был самым ярким, самым больным, самым безвкусным, самым элегантным, самым сообразительным, самым тупым, самым передовым, самым консервативным, самым щедрым, самым эгоистичным, самым самоуглубленным, самым деловым, самым деполитизированным и самым артистичным городом на планете, который – как и многие другие города – был жаден до денег, снисходителен к преступникам, неравнодушен к нарядам и слишком увлекался поисками высшего смысла, оставаясь при этом слишком ленивым. Но какие бы два его района не взял для скрупулезного анализа вдумчивый исследователь – будь то шикарный Бель-Эйр или нищий Уоттс, – он очень скоро обнаруживал, что, несмотря на разительные внешние отличия, и там и там людьми правят одни и те же дикие желания, одни и те же надежды и разочарования.

Заканчивая обед (на десерт был хлебный пудинг с дольками вяленого манго и мороженое с ялапаньей «Ялапанья – разновидность мексиканского жгучего перца»), Джо неожиданно подумал о том, как сильно ему нравится наблюдать за людьми подобным образом. Раньше они с Мишель подолгу бродили по таким разным местам, как Родео-драйв и Сити-уок, разглядывая прохожих, давая им характеристики и споря о деталях (у них это называлось "пешим психоанализом"), однако после катастрофы рейса 353 другие люди перестали интересовать Джо. Он замкнулся на себе, на своей боли и перестал обращать внимание на то, что происходит вокруг.

Должно быть, мысль о том, что Нина жива, и надежда вскоре отыскать ее постепенно возвращали Джо к жизни.

От размышлений его отвлекло появление плотной, коренастой темнокожей женщины в красном с золотом гавайском муму и с двумя фунтами дорогой бижутерии на шее и на запястьях, которая сменила миловидную старшую официантку. На глазах Джо она провела к ближайшему от него столику двух клиентов, которые только что вошли в зал.

Оба были одеты в черные брюки, белые шелковые рубашки и черные кожаные пиджаки тончайшей выделки. Мужчину постарше отличали большие и печальные собачьи глаза и большой чувственный рот, который при желании мог обеспечить своему обладателю выгодный контракт с "Ревлоном" по рекламе губной помады. На вид мужчине было лет сорок, но черты его лица все еще сохраняли следы былой привлекательности, так что, если бы не большой деформированный нос красновато-сизого оттенка, свидетельствующий о продолжительном знакомстве с Бахусом, он вполне мог сойти за метрдотеля в отставке. Кроме того, Джо вскоре заметил, что полные губы мужчины никогда не смыкались плотно, и это придавало его лицу отсутствующее, почти бессмысленное выражение.

Его спутника, выглядевшего лет на десять моложе, отличали светлые голубые глаза и такая розовая кожа, словно его только что ошпарили крутым кипятком. По его губам блуждала нервная улыбка, которую ему никак не удавалось сдержать, отчего он производил впечатление хронически неуверенного в себе человека.

Гибкая и стройная брюнетка, ужинавшая с красноглазым актером – любителем героина, немедленно заинтересовалась пожилым пришельцем, губы которого, как показалось Джо, отдаленно напоминали подвижный, чувственный рот Мика Джаггера. Ее не смутил даже его нос, походивший цветом на недоспелую сливу. Взгляд брюнетки был таким многозначительным и настойчивым и сопровождался такой откровенной и обольстительной улыбкой, что мужчина среагировал на него практически мгновенно – точь-в-точь как форель, бросающаяся из глубины на жирного жука, упавшего на водную гладь. Впрочем, Джо тут же подумал, что еще неизвестно, кто из этих двоих был хищной рыбой, а кто – лакомым кусочком.

Актер-наркоман очень скоро уловил интерес своей подруги и тоже начал таращиться на человека с печальными глазами, но явно не для того, чтобы попытаться с ним заигрывать. Неожиданно он поднялся – так резко, что чуть не опрокинул стул, – и заложил решительный хмельной вираж в направлении соперника, собираясь не то придушить его, не то заблевать ему пиджак, однако в последний момент какая-то сила повлекла его в сторону, и актер исчез в коридоре, ведущем к туалетам.

Все это время мужчина с грустными глазами спокойно поглощал креветки с кукурузой. Нанизывая скрюченное розовое тельце на кончик вилки, он окидывал его критическим взглядом и лениво слизывал с зубцов. При этом на лице гурмана появлялось довольное, почти сладострастное выражение, которое, будучи отчасти адресовано брюнетке, яснее всяких слов говорило, какая замечательная роль ей уготована и как все будет, если ему удастся залучить красотку в свою постель.

Брюнетку эта демонстрация не то возбуждала, не то, напротив, вызывала в ней отвращение. Джо, во всяком случае, не мог с уверенностью сказать, какая из эмоций написана на ее лице, возможно – что обе, и в этом тоже не было ничего странного: для многих жителей Лос-Анджелеса упомянутые чувства были неразрывно связаны между собой, словно сиамские близнецы. Как бы там ни было, не прошло и нескольких минут, как брюнетка пересела за столик пришельцев в кожаных пиджаках.

Джо как раз размышлял о том, насколько интересными и заслуживающими его внимания могут оказаться дальнейшие события, когда из туалета вернулся обездоленный киногерой. Как и следовало ожидать, вокруг ноздрей актера виднелся легкий налет тончайшего белого порошка, поскольку современный героин был достаточно хорошего качества, чтобы его можно было нюхать. Но, прежде чем наступила развязка, возле столика Джо остановился официант. Сверкнув электрическими искрами глаз, он шепнул Джо, что за ужин платить не надо и что Деми ожидает его на кухне ресторана.

Несколько удивленный, Джо все же оставил чаевые и, следуя указаниям официанта, пошел в коридор к туалетам, откуда можно было попасть на кухню через служебный ход.

Снаружи уже наступили светлые летние сумерки. Сплющенный шар солнца лежал на плоском, как сковорода, горизонте, словно яичный желток с кровавой прожилкой, постепенно приобретая все более темный оттенок, но Джо, шагая через весь зал между занятых столиков, продолжал думать о брюнетке и о двух мужчинах в кожаных пиджаках. В памяти как заноза засела какая-то важная мысль, которая покалывала его мозговые извилины, но никак не давалась в руки, и к тому времени, когда Джо достиг ведущего к двери в кухню коридора, ощущение deja vu усилилось настолько, что он не выдержал и обернулся.