Путешествие на Запад. Том 3 - У. Чэнъэнь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Забывая про все и вся, погружаться в созерцание, безрассудно добиваться плодов учения Будды, – все равно что распутывать заросли лиан, растущих здесь, на Терновой горе, и прислушиваться к шуму семян, гонимых ветром. Как же можно принимать создателя такого учения? Как же при таком положении управлять государством? Необходимо обратить внимание на все то, что лежит перед нами, так как и в спокойствии тоже есть жизнь. Ведь нельзя представить себе, как можно носить воду в бамбуковой корзине без дна или как могут расцветать цветы на железном дереве без корней! Останови пока свои стопы на вершине горы Бессмертия, называемой Линбао, а потом, когда появится Майтрея74, последуешь к нему под дерево Лунхуа75.
Услышав это, Танский монах пал ниц и начал отбивать поклоны, отказываясь от своих слов. Гун восемнадцатый обеими руками стал удерживать его от поклонов, а Гун Чжи-гун помог встать. Тем временем Лин Кун-цзы громко расхохотался и сказал:
– Совершенно ясно, что Фу Юнь-соу наговорил много лишнего. Прошу тебя, премудрый монах, встань и не верь всему, что он тебе сказал. Давайте воспользуемся этой прекрасной лунной ночью, когда так ярко светит луна, и, вместо того чтобы вести рассуждения о нравственном самоусовершенствовании, будем беззаботно сочинять стихи и раскроем свою душу друг перед другом.
Фу Юнь-соу засмеялся и, указывая рукой на небольшое строение, сложенное из камней, сказал:
– В таком случае как вы отнесетесь к моему предложению: зайти в этот крошечный скит и попить чайку?
Тут Танский монах поднялся с колен и посмотрел на каменное строение. Над входом виднелись три иероглифа: «Скит лесных праведников». Затем все вместе вошли туда и только успели рассесться, как появился уже знакомый нам голый бес-слуга с целым подносом пирожков, приготовленных из фулина76, и потом подал пять чашек ароматного бульона. Все четверо старцев стали просить Танского монаха первым приступить к трапезе, но он колебался, медлил, боясь рисковать. Тогда старцы сами принялись за еду, после чего Танский монах тоже отведал пирожков. После пирожков поели бульона и тогда убрали со стола. Танский монах украдкой осмотрелся вокруг и заметил, что помещение было украшено богатой блестящей резьбой и залито лунным светом.
Струился родничок из-под скалы,
Прекрасные цветы благоухали,
Все уголки обители пленяли
Своей необычайною красой.
Достойны были всяческой хвалы
Все те, кто в ней порядок соблюдали,
И пыль и паутину обметали,
Следя за благолепной чистотой.
Танскому монаху очень понравилась эта праведная обитель, и чувства радости и сердечного расположения раскрылись в нем. В состоянии полного восторга он не удержался и произнес:
Сердце того, кто отверг все мирское, схоже с луной:
Чисто и светло оно: на нем – ни пылинки земной.
Старец Цзин-цзе усмехнулся и сразу же сложил вторую строку:
Дар же его стихотворный велик и непревзойден,
Ибо черпает в неба свое вдохновение он.
За ним сложил третью строку Гун Чжи-гун:
Цветистой парче подобен слов его дивный узор:
Радует слух, как ткань золотая радует взор.
Четвертую строку сложил Лин Кун-цзы:
Мудр стихотворец, а строки его, как звезды, ясны —
Им украшенья излишни, ему хвалы не нужны.
Пятую и шестую строки прочел Фу Юнь-соу:
Шесть величайших династий77 стерты уж с лика земли,
С ними веселье, и роскошь, и наслажденья ушли;
На лучшие главы Сышу78 наложен запрет,
Ищешь напрасно ты оды Шицзина79 – их уже нет.
– У меня случайно вырвалась одна строка нескладного стиха, – сказал Танский монах, – и обо мне поистине можно сказать, что я машу топором у дверей дома Лу Баня80. Ваши же стихи, которые я только что услышал, свежи и изящны. Судя по ним, вы настоящие мастера поэзии.
– А ты, пожалуйста, не отвлекайся, – сказал старец Цзин-цзе. – Помни, что монахи начатое дело доводят до конца. Ты сложил первую строку, почему же не заканчиваешь стих? Прошу тебя, продолжай.
– Это мне не под силу, – стал отнекиваться Танский монах. – Очень прошу тебя, уважаемый гун, сделай это вместо меня.
– Ну и хорош, нечего сказать, – шутливо воскликнул гун, – ты ведь сам начал слагать стих, почему же отказываешься закончить его? У тебя нет никаких оснований скупиться на свои рифмы, они дороги нам, как жемчужины…
И пришлось Танскому монаху завершить начатое им стихотворение следующими двумя строчками:
Чай поспевает; тихо на ложе я полулежу,
Взором за легкою птицей, слухом за ветром слежу.
Сами приходят стихи – лишь стоит уста разомкнуть…
Чувством сладчайшим весны моя преисполнена грудь.
– Какая великолепная строфа! – воскликнул гун восемнадцатый. – До чего хорошо звучит: «Чувством сладчайшим весны моя преисполнена грудь».
– Цзин-цзе! – обратился Гун Чжи-гун к правителю горного хребта, – ты прекрасно разбираешься в поэзии, потому и смакуешь последнюю строку. А почему бы тебе самому не начать следующее стихотворение?
Правитель горного хребта гун восемнадцатый был в ударе и не заставил себя упрашивать. Он сам предложил разыграть стихотворную игру:
– Я начну первую строку с последнего слова предыдущего стиха, а вы по очереди слагайте последующие строки таким же образом.
С этими словами он начал:
Грудь моя дышит привольно, а сам я зелен и щедр,
Не страшен мне зной палящий, не страшен и зимний ветр.
– Ну что ж, – сказал Лин Кун-цзы, – я продолжу с последнего слова твоего двустишия:
Ветры утихли, но пляшет тень моих легких ветвей,
Любуется путник красою неугасимой моей.
Вслед за Лин Кун-цзы выступил Фу Юнь-соу:
Моей седине достойной, стройному стану к тому ж
Может завидовать каждый в преклонном возрасте муж.
Последним выступил Гун Чжи-гун:
Муж, здесь стоящий пред вами, собою поддержит трон81,
Также и дом укрепит он со всех четырех сторон,
И рукоятью секиры также окажется он.
Танский монах слушал, беспрестанно восторгался, а под конец сказал:
– Какие блестящие стихи! Они сверкают, словно снег под яркими
