Изменник - Владимир Герлах

Воспользовавшись общим весельем, она проскользнула к себе в комнатку, достала из ящика комода его фотографию, которую оставила ей Нина отправляясь на смерть в занесенное снегом Озерное, положила ее на стол рядом с фотографией Вани и внимательно смотрела на них обоих, сравнивала. Одни простой славный, с открытым ясным взглядом, инженер-изобретатель, в настоящем красный командир, сражающийся за родину, Другой, сложный, загадочный, рабочий эмигрант в прошлом, в настоящем немецкий офицер — изменник родины. Один был ее товарищ на жизненном пути, к которому она чувствовала большое уважение и дружбу. Другой непрошенный пришелец, которого она одновременно боялась и к которому ее влекло неудержимо и страшно.

Она, вдруг, в самом деле испугалась, поскорее спрятала подальше фотографию Галанина и вернулась к столу, чтобы дослушать длинную речь тети Мани: «Да, он был сегодня самый разнесчастный, я подмечала, что ему было нелегко молиться за несчастную усопшую… мучился, что ее погубил… упокой, Господи, ее прегрешения!» — «Вольные и невольные», добавил о. Семен. Помолчали, будто еле уловимое дуновение прошелестело над головами живых.

Поздно вечером Галанин вернулся и удивился, когда увидел, что Вера ждала его с ужином: «Вы, Вера, разве Еременко вам не сказал, что вы можете сегодня не приходить! Мне просто неловко, что я заставил вас так долго меня ожидать!» Вера рассердилась: «Еременко говорил, а я все таки пришла. Если вам неприятно мое присутствие и я мешаю, я могу уйти!»

Галанин закурил папиросу… «Конечно не мешаете, как раз наоборот! Мне что-то не по себе сегодня, и одиночество просто неприятно. Садитесь, не нужно никакого ужина, меня угостили МТСовцы прекрасными щами, не такими хорошими как ваши, но все же я поел с удовольствием. Вот так… А теперь, расскажите мне все о Нине, о ее жизни, все что она пережила в мое отсутствие до ее бегства в Озерное. Остальное я знаю. Расскажите подробно, ведь вы были подругами…».

И Вера рассказала ему все… Когда кончила было совсем поздно. Галанин долго молчал, потом начал говорить о другом. О МТСе, и состоянии с/х машин, о трактористах, о своих планах на весну: «Кончу посевную кампанию, м. б. еще увижу как убирать хлеб будут и уеду. Я знаете, хотел бы вернуться сюда после войны, даже себе в Париках домик присмотрел, хочу его купить и Иванов обещал оформить. Я люблю ваш район, Вера, ваш лес и реку Сонь. Хотел бы здесь дожить свою жизнь как простой крестьянин, пахать и сеять… чего вы смеетесь?» — «Так, какой же из вас колхозник? Вы умеете только приказывать и пороть старост!» — «Вот как! плохого же вы обо мне мнения! А ну-ка улыбнитесь еще раз… Вы так хорошо улыбаетесь!»

«Любимый город, ты можешь спать спокойно И видеть сны и зеленеть среди весны!»

Весна пришла неожиданно. Растопила снег по песчанным буграм, обнажила лес, совсем сквозной на бледно голубое прозрачное небо, в одну ночь сломала лед на Сони, которая вздулась и затопила низкий городской берег, окопы, бункера и укрепления и вплотную подошла к домам на окраине. Мост исчез, как будто его и не было, его разрозненные балки и доски той же ночью, когда стонал и крушился лед поплыли вниз по течению Сони, в Березину, и дальше в Днепр, по направлению к Черному морю. Только одинокая сторожевая вышка показывала на то место, где еще вчера люди переходили на тот берег в лес; стаи птиц летели день и ночь с юга, опускались на лес и неумолчно властно кричали о конце зимы. В лощинах еще держался рыхлый мокрый снег, а горки дымились легким паром и стало так тепло, что люди сразу поснимали свои тулупы и валенки, стали, вдруг, худыми и легкими и широко улыбались, поднимая свои бледные лица к голубому далекому небу, по которому вперегонки бежали прозрачные пушистые облака.

Девушки легкие и нежные перестали походить на маленьких неуклюжих медведиц, показывали свои русые светлые головы с блестящими как звезды глазами и смеялись манящим загадочным смехом, желанные и стройные в пестрых ситцевых платьях. В лесу дороги просыхали быстро, были они песчанные, покрытые мокрым прошлогодним листом и по ним весело поворачивались колеса телег, оставляя за собой четкий мокрый след, болота стали снова топкими и непроходимыми, защищая подходы к острову, где грелись и подсыхали на солнце партизаны. И для них лютая и долгая зима осталась, наконец, позади.

Пережили ее трудно, с болезнями, голодом и холодом. Тиф разрядил ряды храбрых бойцов, многие умерли, остальные медленно поправлялись, набираясь сил для возобновления борьбы с сильным и жестоким врагом. Из евреев осталось только двое, худой, вечно кашляющий, заросший бородой и пейсами Красников и толстый крепкий Хацкин, прибежавший из Минска. Остальные легли отдыхать в легкую песчанную землю во главе с председателем горсовета Судельманом, заболевшим тифом после неудачной погони за Галаниным.

В землянке товарища Соболева, сырой и темной, сидели за столом сам папаша, похудевший и постаревший и приехавший к нему с докладом Исаев. Склонившись над картой района, оживленно разговаривали. Говорил больше Соболев, а Исаев поддакивал и одобрительно качал головой: «Вот какие дела, товарищ Исаев. Кончилось наше зимнее сиденье, еще недели три отдохнем, наберемся сил, поставим на ноги выздоравливающих и двинемся в путь. Здесь нам делать нечего, ожидается новое наступление немцев, они сосредоточивают крупные силы к югу от Орла и до Азовского моря, скоро здорово ударят. Мы обязаны помочь Красной армии в этом новом страшном испытании… ударить по коммуникациям немцев, расстроить доставку боеприпасов и подкреплений. Вот вам железная дорога, вот дороги, по которым движутся эти орды. Вот здесь, отсюда двести километров сосредотачиваются силы товарища Везпалова. Мне приказано усилить его отряд моими бойцами, туда же спешат отряды подброшенные самолетами… дадим перцу этим гадам, увидите. А тут, что нам делать? район глухой, лежит в стороне от всех дорог и с стратегической точки зрения — ноль. Да и действовать здесь трудно, колхозники совершенно отсталые в политграмоте, город тоже не оправдал ожиданий! Живут настоящим обывательским днем и интересуются больше своим пайком и коровами. Патриотизм советский им неизвестен, на нашу агитацию никак не реагируют, своих агрономов не выдают, а немцев даже хвалят, в особенности этого белогвардейца Галанина.

После войны нужно будет обратить на этот район особое внимание. Виноват во всем, конечно, товарищ Медведев, во первых, не разоблачил во время врагов народа, во вторых, недостаточно следил за политическим воспитанием трудовых масс… и вот вам результаты: сам погиб и нам осложнил задание. Впрочем и мне с моими веселыми тоже трудно, ведь и они политически отстали. Разве я не вижу, что ими руководит жажда мести, а не большевитская беспощадность! и получается, что веселые мстят за свой колхоз, а евреи за свой кагал. Мстят с излишней жестокостью. А эти зверства, бессмысленные и беспощадные только отталкивают от нас и ожесточают народ. Нельзя нам походить на немцев, нужно оставить им роль мучителей. Мы же должны уничтожать их и их слуг без излишней театральной жестокости и пыток… пуля в затылок по большевитски! А вот остановить их не могу, слишком уж стервенеют, как доберутся, приходится смотреть сквозь пальцы Ну ладно, а что у вас нового, Исаев?»