Изменник - Владимир Герлах

— «Часа через два, едут на подводах! Самые отчаянные головы с Жуковым останутся там денька два». — «Хорошо с ним я пошлю Еременко».

Когда Шаландин ушел, Галанин вызвал к себе Еременко, объяснил ему задание: «Значит вы поняли… войдите в доверие к Станкевичу, напейтесь с ним, скажите ему, что вы хотите перейти к партизанам и попросите его помощи. Если он попадется на удочку, арестуйте его и гоните сюда, я с ним дальше сам объяснюсь! До свиданья, я на вас надеюсь и хочу верить, что ваши вчерашние слова не были сказаны серьезно и что вы все таки теперь опомнились, забыли всю эту ерунду?» — «Нет, все помню, готов все повторить!» — «А? ну что же… Тогда вы должны помнить и то, что я вам говорил: я вас туда к ним сам отправляю, подумайте еще раз серьезно о той непоправимой страшной глупости, которую вы собираетесь сделать, взвесьте все, за и против, и поступайте согласно вашей совести, и если вы мне измените все таки, перейдете к ним, не попадайтесь мне в руки… поймаю — повешу!»

Галанин в окно наблюдал, как Еременко садился в телегу рядом со Степаном Жуковым, в своем штатском пальто и шляпе, как телега повернула на улицу вниз к новому мосту, построенному на месте старого, унесенного половодьем. Провел рукой по глазам, подошел к двери и открыв ее посмотрел в приемную. Кирш с уныло висящими усами тщетно пытался объясниться со старостой Париков, здоровенным детиной с лицом скопца. Староста размахивал руками и просил: «Ты меня пойми, немецкая душа, у меня коров много, а бугаев нет! Кто же их, коров, крыть будет, я что ли?» Кирш кивал радостно головой: «Я… я…» — «Га, га, га… ты? Ну куда тебе? Вы совсем дохлый! надорвешься! ведь у меня их, не считая трофейных, сорок две! А? Сорок два раза».

Галанин вошел в приемную, уселся на место Еременко: «Еременко уехал на два-три дня. Сегодня, Кирш, я буду за переводчика… ну начинайте и помните, вы проявляете инициативу и решаете, а я только перевожу». Когда Вера пришла звать Галанина на обед, остановилась в недоумении на пороге. В приемной было полно народу: старосты из Париков, Лугового, Холмов, с совхоза Первого мая, заместитель районного агронома Миленкова, миловидная молодая женщина с розовыми щеками и смеющимися карими глазами. Потный Кирш, закручивая свои падающие усы распоряжался: «Скажите им, что я решил так: староста совхоза Первого мая, дает своих двух бугаев взаимообразно старосте Париков. Когда бугаи кончат крыть, вернуть обратно». Галанин послушно и точно переводил, обращался за советом к Милен-ковой. Она, стараясь быть серьезной, и краснея, смотрела прямо ему в глаза: «Я об этом еще не думала, дайте мне немного времени, чтобы уточнить положение».

Галанин переводил. Кирш потел, старосты ругались, потом все смеялись… была весна, тепло, весенний сев в разгаре, работа спорилась… и поэтому всем радостно!

За обедом Галанин был по прежнему веселым, шутил с Верой и хвалил ее стряпню. Пообедав, курил, усевшись на диване, слушал как на кухне возилась Вера, потом ее позвал: «Вера, замучил меня сегодня Кирш со своими бугаями. Как подумаю, что снова должен ему переводить, тоска берет! Да к тому же, мне нужно после обеда идти к Шульце, он позвал меня на ужин, потом м. б. буду играть в шахматы с Шубером. Вот я и думаю… сам Кирш с этими старостами не сговорится, поэтому хочу вас просить, быть у него эти несколько дней переводчицей, а я буду есть у Шубера, он давно меня просит, хочет меня отблагодарить за ваши обеды, понятно, вы ничего не будете терять и здесь ничего не будете делать, сам управлюсь. Платить буду как переводчику, соглашайтесь!»

Вера колебалась: «Не знаю, я ведь плохо знакома с с/хозяйством, и не в совершенстве владею немецким языком, м. б. не сумею». Но Галанин настаивал: «Сумеете. Это ведь просто переводить, помните как тогда летом мне, точно и скоро. После двух часов начинайте. Уверен, что вашей работой буду доволен, даже если ваши переводы будут немного вольные, как тогда летом!» Он внимательно посмотрел в ее смеющиеся глаза: «Да… даже буду рад! Ведь знаю, что будете нас немцев дурить в пользу русского населения. Что же, дурите, это будет неплохо и я буду доволен!»

Когда Вера уходила, нагнал ее в дверях, взял крепко за плечи и повернул лицом к себе. Долго смотрел в серьезные, серо зеленые глаза: «Вера, что я хотел сказать… помните тогда, когда вы меня ударили за Сталина. Вы ведь меня ненавидели, за то, что я был изменником. Я с тех пор не переменился, все тот же, а вы? я по старому ненавистен и вы меня терпите как неизбежное зло?» Вера смутилась, осторожно освободилась от его рук легким, гибким движением: «Нет, я много об этом думала, потом, когда вы уехали… раскаивалась. А потом, вы ведь меня спасли своей неправильной характеристикой. Разве я могу вас после этого ненавидеть? И потом, теперь… вы меня не обижаете… считаете за человека и сапоги сами себе чистите. Все это мне… меня очень трогает… нет я вас не ненавижу, даже больше, вы совсем не плохой человек… все…»

Так стояли они оба близко лицом к лицу. Он большой худой, уже стареющий человек, она гибкая и нежная, напоминающая собой весну, которая смотрела на них в открытое окно, и как будто увидили друг друга в первый раз такими близкими и одновременно страшными этой близостью. Вера внезапно закрыла лицо руками и опрометью бросилась из столовой, пробежала кухню, вышла на крыльцо и задохнулась от какого то неведанного ею раньше чувства счастья, подставив солнцу свое пылающее огнем лицо. А Галанин продолжал стоять на месте, он смотрел перед собой и не видел стен тесной комнаты. Перед ним был весь мир и в центре его Вера. Жизнь и пробуждающаяся весна. И он смотрел как зачарованный на картину слишком поздно пришедшего счастья и шептал с чувством неизъяснимой острой тоски и грусти: «Какое несчастье! Какое большое несчастье, слишком поздно…»

Девочка подросток убрала со стола, оставив бутылку коньяку, рюмки и печенье. И взгляд ее был недетский, нечистый и тяжелый. Шульце посмотрел на нее искоса: «Ты иди домой, Лена, сегодня ты мне не нужна, завтра придешь и меня разбудишь, теперь уходи!» Когда Лена ушла, Галанин зевнул: «Вижу, что вы не скучаете, господин Шульце, забавляетесь с девочкой!»

Шульце самодовольно улыбнулся: «Да, от нечего делать, люблю, знаете девочек, есть в них что то, что одновременно возбуждает и трогает! Ну, а теперь, когда мы одни, можно поговорить как следует по дружески Я, знаете, Галанин, вас очень уважаю и даже перед вами преклоняюсь. Вы — человек храбрый и прямой, за словом в карман не полезете, в обиду себя не даете, и организатор замечательный. Я ведь за вами потихоньку наблюдаю, как и за всеми впрочем. Признаюсь, по началу я не был вами доволен, вы мне казались подозрительным, тем более что вы по происхождению все таки русский наполовину». Галанин улыбнулся: «Ну и что же? присмотрелись?» — «Да, присмотрелся и скажу прямо изумился! Не ожидал, что столкнусь здесь с таким незаурядным человеком. Русского у вас почти ничего нет, хотя и немецкого мало. Вы — человек новой, национал-социалистической формации, призванной к жизни нашим гениальным фюрером. Ведь одно удовольствие смотреть, как вы здесь этими рабами командуете. Или как вы вертите этим славным, но, между нами говоря, недалеким Шубером. Ваши поездки по району, эта история с коровами, и бои с партизанами, ведь все это проведено замечательно, я вам здесь прямо аплодировал. Ваше здоровье!»