Изменник - Владимир Герлах

Но опасности не было никакой. Парики были недалеко, доверие Галанина, полиции и немцев полное. Все можно передать и без всякого риска, под предлогом навестить знакомую учительницу. Так все и было: у Минкевича в больнице получила Вера два мешка лекарств и перевязочного материала, взяла отпуск у Галанина, который сразу ее отпустил, только дал в провожатые Еременко. Мост проехали без помех, немецкий унтер офицер, увидев знакомую подпись Галанина на пропуске, даже не посмотрел на мешки, прикрытые соломой, и приказал стащить в сторону рогатки, улыбаясь козырнул на прощание. В Париках, пока Еременко ходил со старостой по колхозным хлевам, Вера без труда нашла угрюмого молчаливого Янушкевича, передала ему мешки и пошла к своей подруге по Вузу.

После обеда вернулась домой и весело напевая готовила ужин озабоченному Галанину. Слушала его рассеянно, полная радости, что так удачно исполнила свое первое задание помощи партизанам. — «Смотрите, Вера, в воскресенье чтобы ваш хор не ударил лицом в грязь, будут многочисленные критики». — «Не беспокойтесь, было бы кому слушать!» Галанин хитро прищурился: «Слушать будет весь город! Шубер сегодня вывесил объявление у городского управления, советую вам его прочесть, впрочем я могу вам его сказать на память. Слушайте: «В воскресение состоится торжественное богослужение, после которого будет отслужена панихида по всем гражданам района, замученных партизанами. Присутствие всех жителей города обязательно! Виновные в нарушение этого приказа будут наказаны со всей строгостью законов военного времени». А? Что вы на это скажете?»

Вера пожала плечами: «Самоуправство, насилие над свободой совести! Разве можно заставить людей силой молиться?» — «Еще как! вы увидите сами!.. Что это вы там пели, Вера? Мотив красивый, мне кажется, что я его где то слышал, может быть по радио. А ну-ка, спойте еще, возьмите вашу гитару, ведь знаю, что вы, когда я в канцелярии, играете и поете. Не стесняйтесь, я с удовольствием вас послушаю». И Вера усевшись на диване, играла и пела:

Широка страна моя родная,Много в ней лесов, полей и рек.Я другой такой страны не знаю,Где так счастлив был бы человек!

Пропев помолчала, потом спросила с любопытством: «Нравится вам?» Галанин задумчиво посмотрел на дымок папиросы: «Мотив очень нравится, но содержание насквозь проникнуто фальшью и ложью. Оно лжет стараясь убедить людей Совдепии в счастливой жизни, которой нет. Сейчас нет этого счастья. Они будут счастливы, когда освободятся от власти коммунистов. А сейчас они тянут свою лямку и думать о счастья им нет временя. Они думают о пятилетках, о выполнении и перевыполнении своих обязательств, вообще черт знает о чем, но только о невеселом. А мотив замечательный и голос у вас, Вера, тоже неплохой! Спойте же еще что нибудь!» И Вера пела вполголоса, пока убирала со стола и украдкой смотрела на своего коменданта. Чувствовала все таки себя перед ним виноватой, как будто была недостойна доверия этого изменника. И сердилась на себя, стараясь прислушиваться к шепоту Исаева, которого почему то теперь не было.

Когда вернулась домой сказала тете Мане: «Я все таки у него останусь, со мной он хороший! К тому же летом уезжает. Теперь уж навсегда. Я слышала как он говорил об этом с Шубером. Не нужно с ним говорить ни о чем. Он меня не тронет, не обидит. А я думаю только о Ване. Он герой, сражается за родину и я помогаю ему здесь. И мне легко делать это только оставаясь в комендатуре!» Тетя Маня ей верила и соглашалась, а Вера радовалась сама не зная чему. Тому, что помогает Ване, или тому, что остается вместе с изменником!

В субботу утром пришел о. Семен, чтобы окончательно условиться с дядей Прохором и уточнить панихиду: «Ну как, Прохор Иванович, подготовились?» — «Не беспокойтесь, батюшка, довольны будете. Ведь панихида что? песнопения самые простые». О. Семен вздохнул: «Ну, тогда с Божьей помощью. Со своей стороны я еще раз повторил. Ведь с тех пор, когда в двадцатом году поминал усопших, не служил панихиды, забывать стал основательно». Он помолчал и снова вздохнул: «Был я сегодня у господина Галанина, чтобы еще раз о всех деталях условиться. Все уточнили… сначала литургия, при чем многая лета господину Адольфу Гитлеру согласились сократить. «Не надо этого, говорит, все равно у вас ничего не получается, не хотят петь ваши певчие, один только бас старается». Хотел ему объяснить, как и почему ничего не получается, прекратил сразу… «да, да, вы правы. Ясно, если бы он императором Германии был, было бы конечно благолепно, а то господин какой то, нет нужной торжественности, не надо, забудьте это и потом, знаете, немцам это совершенно неинтересно, они иноверцы и в ваших молитвах не нуждаются». Ну-с, хорошо, согласен, ничего не имею против, но за кого то молиться мне надо. Кому же я многолетие возглашать буду? И опять быстро разъяснил: «Возглашайте, говорит, нашему христолюбивому воинству, и баста. Все будут рады и немцы и русские. Я буду думать, что вы за немецких солдат молитесь, а что будут думать молящиеся мне наплевать!»

Тоже ясно, хотя несколько сомнительно. Что же подумает мой церковный староста. Ведь заметит он, что я на сей раз пропустил господина Гитлера и намекнул на нечто весьма сомнительное. Рассказал ему о тех трехстах евреях мучениках, которых вы меня поминать заставили по моему незнанию, о том, как на меня за сие Иванов разгневался, и вот теперь еще и это недоразумение с многим летом. Галанин, оказывается, ничего про ваши поминания не знал, очень хмурился, но потом меня успокоил, сказал, что Иванова он прижмет так, что тот на меня и не пикнет. Ну-с хорошо, все мы с ним выяснили, хотел я прощаться, а он меня опять задерживает, требует, чтобы тарелочки приготовить для пожертвований, собрания сих серебреников на нашу бедную церковь. Да… так вот я и думаю, что мысль он нам дает верную, молящиеся при таком терроре будут, нужно кого нибудь назначить, чтобы собирать, на вас надеюсь, укажите мне человека бессребреника».

После долгих споров обратились оба к тете Мане за советом, но она только руками замахала: «Отстаньте, не мешайте мне, у меня и так голова кругом идет!» Пекла просфоры, сотни маленьких пресных хлебцев, с молитвой, качала головой: «Не знаю, хватит ли? Ведь народу будет тьма! Весь город! Полицейские по домам ходют и людей пугают, чтобы все явились и больные немощные удостоверение от доктора Минкевича принесли иначе не поверят гадам. Приказ от Шубера самый строгий! Кто не подчинится, не придет молиться, тех постреляют на Черной балке и дело с концом. Утром сегодня стали в большую очередь у больницы, а потом быстро разбежались, бояться стали, что за симуляцию еще пытать будут. Ох, Пресвятая Богородица! заболталась я тут с вами, кажись подгорать стали!»