Шпион, вернувшийся с холода. Война в Зазеркалье. В одном немецком городке - Джон Карре

— Я буду вести прием как полагается, сэр, и все расскажу вам. И все запишу, тоже на всякий случай.

— Я понимаю.

Они молча ждали. Вдруг — для них это было волшебной минутой — Джонсон выпрямил спину, резко кивнул им, включил магнитофон. Он улыбнулся, быстро переключился на передачу и начал выстукивать.

— Приступайте к передаче, Фред, — громко сказал он. — Прием хороший.

— Он справился! — шумно прошептал Леклерк. — Он теперь на объекте! — Его глаза горели от возбуждения. — Вы слышите, Джон? Вы слышите?

— Давайте потише, — попросил Холдейн.

— Вот он, — сказал Джонсон спокойным голосом. — Сорок две группы букв.

— Сорок две, — повторил Леклерк.

Джонсон был неподвижен, голова чуть наклонена в сторону, он полностью сосредоточился на наушниках, лицо было бесстрастным в бледном свете.

— Теперь помолчите, пожалуйста.

Минуты две его рука сновала в раскрытом блокноте. То и дело он что-то неразборчиво бормотал, шептал какие-то буквы или покачивал головой, пока составление донесения не замедлилось или только так казалось, потому что рука с карандашом замирала и он напряженно вслушивался, потом тщательно вырисовывал по одной каждую букву. Он посмотрел на часы.

— Ну, давайте, Фред, — воскликнул он. — Давайте, переключайте, уже почти три минуты. — Но донесение все шло и шло, буква за буквой, и на простоватом лице Джонсона появилось выражение тревоги.

— Что происходит? — требовательно спросил Леклерк. — Почему он не меняет частоту?

Вместо ответа Джонсон воскликнул:

— Заткните ваш передатчик, Фред, ради Бога, заглохните.

Леклерк нетерпеливо потрепал его за плечо. Джонсон отвел один наушник в сторону.

— Почему он не меняет частоту? Почему он все еще передает?

— Он, наверно, забыл! Он никогда не забывал при подготовке. Я знаю, что он медлителен, но Боже! — Он продолжал автоматически писать. — Пять минут, — пробормотал он. — Пять кошмарных минут. Уберите ваш поганый кварц, возьмите другой!

— А нельзя ему сказать?

— Конечно, нет. Невозможно. Он не может вести прием и передачу одновременно!

Все стояли или сидели с окаменевшими лицами. Джонсон обернулся к ним и сказал умоляющим тоном:

— Я говорил ему, и не раз, много раз. Это самоубийство — то, что он делает! — Он посмотрел на часы. — Он передает уже почти шесть минут. Чудовищный дурак.

— Что они будут делать?

— Если поймают его сигналы? Вызовут другую станцию. Запеленгуют, дальше простая задачка из тригонометрии, когда застреваешь на одной волне. — Он с безнадежным видом хлопнул обеими ладонями по столу, указал на передатчик, как на что-то позорное. — Ребенок бы справился. Взял бы два компаса… Боже мой! Ну, давайте, Фред, ради Бога, давайте! — Он написал несколько букв и потом отбросил карандаш в сторону. — Все равно все останется на пленке, — сказал он.

Леклерк повернулся к Холдейну:

— Наверняка мы что-то можем сделать!

— Потише, — сказал Холдейн.

Передача прекратилась. Джонсон отстучал короткий ответ, быстро, яростно. Тут же прокрутил обратно пленку и начал писать. Положив листок с шифром перед собой, он работал, наверное, с полчаса, не прерываясь, порою складывая какие-то числа на клочке оберточной бумаги под боком. Царило молчание. Когда все закончил, он встал, из уважения к начальству, о чем в последнее время часто забывал.

— Вот донесение. Район Калькштадта закрыт на три дня в середине ноября, когда в городе видели пятьдесят советских военнослужащих. Никакого особого снаряжения. Слухи о передвижении советских войск далее на север. Предположительно войска переместились в Росток. На станции в Калькштадте Фритше неизвестен. Дорога в Калькштадт не перекрывалась. — Он бросил листок на стол. — После этого еще пятнадцать групп, их я расшифровать не смог. Наверно, он сбился при кодировании.

В Ростоке снял трубку седоватый сержант фопо, это был пожилой задумчивый человек. Секунду он слушал, потом стал набирать номер на другой линии.

— Наверное, мальчишка какой-нибудь, — сказал он, продолжая набирать. — Какая частота, вы сказали? — Он прижал другую трубку к уху и стал быстро говорить, трижды повторив частоту. Потом зашел в соседний кабинет. — С Витмаром нас соединят через минуту, — сказал он. — Его стараются запеленговать. Еще прослушивается?

Капрал кивнул. Сержант поднес к уху свободный наушник.

— Это не любитель, — пробормотал он. — Любитель не станет нарушать правила. Тогда кто же? Ни один агент в своем уме не будет подавать такие сигналы. Какие соседние частоты? Военные или гражданские?

— Рядом с военными. Очень близко.

— Странно, — сказал сержант. — Похоже на то самое. На войне работали с этими частотами.

Капрал смотрел на медленно вращающиеся катушки с лентой:

— Он продолжает передавать. Группы по четыре знака.

— По четыре?

Сержант рылся в памяти, стараясь вспомнить что-то давно забытое.

— Дайте сюда наушник. Надо слышать этого дурака! Медлителен, как мальчишка.

Звук затронул в памяти какую-то струну — смазанные промежутки, точки такие короткие, едва длиннее щелчка. Он мог поклясться, что уже когда-то слышал эту руку… на войне, в Норвегии… но не такую медлительную: более медлительной руки он никогда не слышал. Нет, не в Норвегии… во Франции. Может, только кажется. Конечно, показалось.

— Или это старик, — сказал капрал.

Зазвонил телефон. Сержант схватил трубку и через секунду уже стремглав мчался по асфальтированной дорожке к офицерской столовой.

Русский капитан со скучающим видом потягивал пиво, его китель висел на спинке стула.

— Что вам надо, сержант? — лениво спросил он.

— Он появился. Тот, о ком нам говорили. Который убил парня.

Капитан быстро поставил кружку на стол.

— Вы поймали его передачу?

— Запеленговали. С Витмаром. Группы по четыре. Медлительная рука. Район Калькштадта. Рядом с одной из наших частот. Зоммер записал передачу.

— Боже мой, — тихо сказал он.

Сержант нахмурился.

— Что ему надо? Зачем его засылать сюда? — спросил сержант.

Капитан застегивал китель:

— Спросите в Лейпциге. Может, там вам ответят.

Глава 21

Было очень поздно.

Огонь в камине у Контроля хорошо горел, но он недовольно ворошил его кочергой. Контроль страшно не любил работать по вечерам.

— Вас хотят видеть в Министерстве, — раздраженно сказал он. — Теперь о рабочем распорядке. Это никуда не годится. Почему все так разволновались именно в четверг? Чтобы сорвать нам уик-энд? — Он оставил кочергу и сел опять к столу. — На людей больно смотреть. Какой-то идиот развел бурю в стакане воды. Удивительно, во что ночь превращает человека. Ненавижу телефон. — Перед ним стояло несколько аппаратов.

Смайли предложил ему сигарету и не глядя взял одну сам.

— Какое министерство? — спросил Смайли.

— Леклерка. Вы хоть отдаленно представляете себе, что происходит?

Смайли сказал:

— Да. А вы разве нет?

— Леклерк — такой пошляк. Да, я считаю, что он пошляк. Он думает, что мы с ним конкуренты. Зачем мне нужна его ужасная милиция? Чтобы вместо прачечных собирать грязное белье со всей Европы? Он думает, что я хочу его проглотить.

— А разве нет? Почему мы тот паспорт объявили недействительным?

— До чего он глуп. И какой пошляк. Зачем только Холдейн с ним связался?

— Когда-то у Холдейна была совесть. Как у каждого из нас. Ему удалось с ней справиться.

— Господи! Это шпилька в мою сторону?

— Это нужно Министерству? — резко спросил Смайли.

Контроль взял несколько листов бумаги:

— Вот эти, из Берлина, вы видели?

— Они поступили час назад. Передачу засекли американцы. Группы по четыре буквы, примитивный буквенный цифр. Американцы говорят, из района Калькштадта». «Где это, черт возьми?

— На юге от Ростока. Передача продолжалась шесть минут на одной и той же частоте. Они сказали, что это было похоже на радиолюбителя, на его первую пробу. Передача велась по схеме, которая употреблялась на войне: они спрашивают, не наша ли это работа.

— И что вы ответили? — быстро спросил Контроль.

— Я сказал — нет.

— Так я и думал. Господи помилуй.

— Я вижу, вы не слишком озабочены, — сказал Смайли.

Казалось, Контроль вспоминал что-то давно минувшее.

— Я слыхал, Леклерк в Любеке. Симпатичный городок. Мне очень нравится Любек. В Министерстве вас срочно хотят видеть. Я сказал, вы будете. Какое-то совещание. — Он прибавил с настойчивостью:

— Вы должны пойти, Джордж. Мы производим впечатление чудовищных дураков. Про нас написано в каждой восточногерманской газете, они орут о мирных конференциях и подрывной деятельности. — Он махнул рукой на телефон. — И Министерство тоже. Боже, как я ненавижу штатских бюрократов!